Никколо Амманити - Ты и я

Если бы Алессия пригласила и меня, то увидела бы, как хорошо я хожу на лыжах, и я показал бы ей тайные лыжни.

В Кортину я ездил, можно сказать, с рождения. Знал все лыжни и множество тайных. Моя любимая лыжня начиналась на горе Кристалло и заканчивалась в центре города. Она шла через лес, там приходилось делать немыслимые прыжки, как-то раз позади одного дома я видел сразу двух серн. Потом мы могли бы пойти в кино и выпить горячего шоколада у «Ловато».

У меня было много общего с ними. А что у семьи Алессии тоже имелся дом в Кортине, не могло оказаться простым совпадением. И потом я понял, что они тоже мухи, которые притворяются осами. Только подражать другим им удавалось намного лучше, чем мне. Если бы я поехал с ними в Кортину, они поняли бы, что я такой же, как они.

Когда я вернулся домой, мама объясняла Нихалу, как приготовить оссобуко — тушеную телячью голень. Я сел за стол, зачем-то открыл и закрыл ящик со столовыми приборами и сказал:

— Алессия Ронкато пригласила меня на «лыжную неделю» в Кортину.

Мама посмотрела на меня так, будто я сообщил ей, что у меня вырос хвост. Она нашарила стул, опустилась на него, перевела дыхание и пролепетала:

— Радость моя, как я счастлива. — И крепко-крепко обняла меня. — Это великолепно. Прости, я на минутку. — Она поднялась, улыбнулась мне и заперлась в ванной.

И что это с ней такое?

Я приложил ухо к двери. Она плакала, то и дело хлюпая носом. Потом я услышал, как она включила воду и умылась.

Я ничего не понимал.

Мама заговорила по мобильнику:

— Франческо, я должна тебе кое-что сказать. Нашего сына пригласили на неделю кататься на лыжах… Да, в Кортине. Видишь, нам не о чем беспокоиться… Представляешь, я от радости аж разревелась, как дура. Заперлась в ванной, чтобы он не видел…

Несколько дней я все собирался сказать маме, что это неправда, что я просто пошутил, но всякий раз, видя, как она счастлива, как радуется, невольно замирал с ощущением, будто совершил убийство.

Проблема заключалась не в том, как признаться ей, что я все придумал и никто меня никуда не приглашал. Это было бы унизительно, но я вынес бы. А вот чего я не смог бы вынести, так это вопроса, который непременно последовал бы за моим признанием: «Лоренцо, но зачем ты солгал?»

На этот вопрос у меня не находилось никакого ответа.

Ночью в спальне я пытался придумать его: «Потому что…»

Но мозг мой словно спотыкался о какую-то ступеньку.

«Потому что я кретин». Это был единственный ответ, который приходил на ум. Но я понимал, что этого недостаточно, что за ним кроется что-то такое, чего я не хочу знать.

И потому в конце концов я, что называется, поплыл по течению и даже сам начал верить в свою выдумку. Я и Мартышке рассказал о «лыжной неделе». И это получилось еще убедительнее. Я даже разукрасил свою историю разными подробностями. Будто мы отправимся в приют для лыжников высоко в горах и полетим туда на вертолете.

И даже закапризничал, требуя, чтобы мне купили лыжи, лыжные ботинки и новую куртку. А спустя какое-то время уже верил, будто Алессия и вправду пригласила меня.

Закрыв глаза, я представлял, как она подходит ко мне. Я отстегиваю цепочку на мопеде, и она смотрит на меня своими синими глазами, откидывает рукой светлую челку и обращается ко мне:

— Слушай, Лоренцо, я тут устраиваю «лыжную неделю», хочешь с нами?

Я отвечал не сразу, немного подумав:

— Ладно, поеду.

Потом однажды, когда я примерял у себя в комнате новые лыжные ботинки, случайно взглянув в зеркало на створке шкафа, я увидел тощего мальчишку в трусах, с белесой, как у червяка, кожей, с тоненькими, как ветки, ногами, с жиденькими волосами, в этих смешных красных ботинках и, полминуты поглазев на него в недоумении, спросил:

— А куда это ты собрался?

И мальчишка в зеркале ответил мне странным, совсем взрослым тоном:

— Никуда.

Я бросился на кровать прямо в дурацких лыжных ботинках и с ощущением, будто меня избили до полусмерти, и понял, что совершенно не представляю, как выбраться из этой истории, которую заварил, и что если еще хоть раз поверю, будто Алессия пригласила меня, то выброшусь из окна, и тогда и аминь, и бай-бай, и до свиданья, и большое спасибо.

Это будет самый простой выход из положения. Тем более что у меня все равно не жизнь, а дерьмо.

— Хватит! Скажу ей, что не могу поехать, потому что бабушка Лаура в больнице и умирает от рака.

Глядя в потолок, я постарался произнести как можно более серьезным тоном: