Однажды вечером в Будапеште, довольный прошедшим выступлением, он сидел в гримуборной ветхого старого клуба «Ла Бабалю» и снимал с лица грим, и тут, к его удивлению, в дверях появился высокий, хорошо одетый джентльмен, который слегка поклонился и представился по-английски, но с немецким акцентом, а затем уважительно осведомился, не сможет ли Мэй уделить ему несколько минут своего драгоценного времени. Гарольд пригласил немца присесть и указал на стул с драной розовой атласной обивкой.
У немца — на вид ему было лет сорок пять — были блестящие, прекрасно подстриженные серебряные волосы, на нем были отличный костюм из толстой зеленоватой ткани и черные ботинки на высоких каблуках. Звали его Дамиан Фуглер, так он представился, и явился он к Мэю в официальном качестве атташе германского посольства в Будапеште по вопросам культуры. Его английский, несмотря на немецкий акцент, был безупречен и абсолютно точен.
— Я имел удовольствие присутствовать на трех ваших выступлениях, — начал Фуглер рокочущим баритоном, — и прежде всего хотел бы выразить восхищение вашим прекрасным исполнением. Вы великий артист. — До сего времени Гарольда никто никогда не называл артистом.
— Спасибо, — сумел он ответить. — Я высоко ценю ваш комплимент. — Могу себе представить, как он тут же надулся от восторга, этот розовощекий парнишка из жалкого городка Береа, штат Огайо. Получить столь высокую оценку от элегантного, лощеного европейца в ботинках на высоких каблуках!
— Сам я тоже выступал на сцене, в штутгартской опере, но не как певец, конечно, а в роли, как мы это называем, «копьеносца». Это было довольно давно, я тогда был много моложе. — И Фуглер позволил себе извинительную улыбку по поводу собственных юношеских шалостей. — Но перейдем к делу. Мне дано поручение пригласить вас, мистер Мэй, выступить в Берлине. Наше министерство готово оплатить вам проезд, а также гостиницу.
Захватывающая дух мысль о том, что правительство — какое угодно правительство! — интересуется чечеткой, была для Гарольда, несомненно, выше всяческого понимания, и ему потребовалось некоторое время, чтобы переварить информацию или хотя бы поверить, что он не ослышался.
— Я даже не знаю, что вам ответить… А где я буду выступать, в каком-нибудь клубе или еще где-то?
— В «Кик-клубе». Вы, вероятно, слышали про него.
Про «Кик-клуб» Гарольд слышал, что это один из самых классных в Берлине клубов. У него забилось сердце. Однако предыдущий опыт общения с импресарио и публикой заставил его осторожно осведомиться о деталях предложения.
— И на какой срок рассчитан ангажемент? — спросил он.
— Скорее всего это будет одно выступление.
— Одно?
— Нам требуется только одно, но у вас будет полная возможность договориться с руководством клуба и о последующих, при условии, конечно, что они этого захотят. Мы готовы заплатить вам две тысячи долларов за один вечер, если вас устроит такая сумма.
Две тысячи за один вечер! Практически его годовой доход! У Гарольда кружилась голова. Он понимал, нужно задавать еще какие-то вопросы, только вот какие?!
— Вы готовы что?.. Извините, не могли бы вы повторить?
Фуглер достал из нагрудного кармана пиджака роскошный кожаный футляр для визитных карточек и протянул Гарольду визитку — тот безуспешно попытался сфокусировать свой взгляд, но едва различил на ней лишь четко и рельефно выделявшегося на белом фоне орла, сжимающего в когтях свастику, и это изображение острым дротиком вонзилось ему в мозг.
— Могу я дать ответ завтра? — начал он, но Фуглер тут же перебил его рокочущим баритоном:
— Боюсь, вам придется отправиться прямо завтра. Я уже договорился с вашими здешними импресарио, чтобы освободить вас от условий нынешнего контракта, если вы сочтете наше предложение приемлемым.
Освободить его от условий нынешнего контракта!
— Тут я понял, — сообщил он, нагибаясь ко мне над своим наполовину пустым стаканом с содовой, — что мою кандидатуру обсуждали какие-то неизвестные мне люди где-то в крайне высоких сферах. Это отчасти пугало, но в подобном положении человек просто не может не ощущать себя важной шишкой, — добавил он и засмеялся дурацким смехом, как у тупого и зловредного подростка смехом.
— Могу я узнать, почему прямо завтра? — спросил он у Фуглера.
— Боюсь, я не вправе сообщить вам еще что-либо, кроме как то, что у моего начальства после четверга уже не будет времени присутствовать на вашем представлении, по крайней мере в течение нескольких недель, а возможно, и месяцев. — Он вдруг наклонился вперед, ближе к Гарольду, навис над его коленями, почти касаясь лицом его рук, и, понизив голос, произнес почти шепотом: — Это может изменить всю вашу жизнь. Отбросьте сомнения, соглашайтесь.
Читать дальше