Иосиф Гольман - Игры для мужчин среднего возраста

— Большие Коты! — возбудился профессор. — Это не место рождения великого Семенова?

— Какого Семенова? — с энтузиазмом спросил Птицын, неустанно пополняющий свои запасы знаний.

— О, это был настоящий гений, — благоговейно закатил глаза Ефим Аркадьевич. — Нобелевский лауреат, между прочим. Один из лучших в мире химиков, открыватель цепных химических реакций. — Хоть в чем-то Береславский был эрудированнее доктора социологических наук.

— Не знаю такого, — сознался Птицын.

— Я должен ему поклониться, — серьезно сказал Ефим. — Это был гениальный человек.

— Ну, давай разделимся, — неохотно согласился Игорь Викторович, не испытывавший пиетета к техническим наукам. — Только к пяти будь здесь. А вечером у меня запланирована поэзия.

— О’кей! — подтвердил согласие Береславский и затрусил к пристани, пока Птицын не передумал.

В Больших Котах тоже, конечно, не предвиделось увиденной Береславским прекрасной дамы. Но, во-первых, там наверняка не будет научных лекций, а во-вторых, там скорее всего можно будет еще сожрать копченого омуля, благо таблетки для улучшения пищеварения у него всегда были с собой.

Что же касается Николая Николаевича Семенова — действительно гениального русского ученого, — то он, конечно, не обидится на бывшего химика, прикрывшегося в личных целях его светлым именем.

Ефим заскочил на «ракету» последним и все недлинное путешествие просидел в закрытом салоне: снаружи, в кормовом закутке, ужасно дуло. Кроме того, Береславский все же побаивался Байкала, никак не считая его обычным озером. А внутри, за стенками, было спокойно. В Больших Котах оказалось даже спокойнее, чем внутри «ракеты».

Пристань из деревянных свай и деревянных же досок настила с поскрипыванием приняла четырех пассажиров, после чего людское движение полностью прекратилось.

Здесь было потрясающе тихо. Ни людей, ни машин. Ни копченого омуля.

Ефим пошел по берегу, отошел от причала метров на двести и присел на перевернутую рыбацкую лодку.

В пяти метрах от него Байкал накатывал на берег небольшие, но с белой пеной волны. Солнце палило прилично, однако жарко не было. Скорее даже прохладно: Береславский быстро вернул на плечи опрометчиво снятый пиджак.

Из живых существ рядом были лишь большой красно-белый петух и три грязно-белые курицы. Они молча ходили неподалеку, время от времени находя на земле что-то съедобное.

Петух поначалу недоверчиво и недобро посматривал в сторону профессора, но потом, убедившись в полной сексуальной беспомощности потенциального соперника, успокоился окончательно.

Береславский вдруг понял, что эту картину он тоже когда-то уже видел. Как ту, с девчонкой, — в иркутском музее.

Даже не видел, а чувствовал.

И лодка перевернутая, и бдительный петух. И тишина.

И Байкал, конечно.

Только не помнил, когда это было: жизнь за спиной длинная.

Ефим прикрыл глаза. Вокруг — ни звука. Лишь шипение набегающих на обкатанную гальку волн. До обратного отхода «ракеты» оставалось полчаса. И это были хорошие полчаса…

Обещанный местными водителями серпантин за Иркутском Ефима не впечатлил. Может, зимой это и было бы испытанием. А так — он видал и покруче.

В сторону Улан-Удэ шло вполне приличное шоссе. Со вполне приличными поворотами. Да и высота сопок, по которым извивалась трасса, никак не тянула на настоящие горы.

Правда, она оказалась достаточной для того, чтобы на одном из изгибов серпантина создать великолепнейший вид на Байкал. Даже выемку сделали специальную, чтоб люди могли остановиться и поглазеть на это чудо.

Все участники пробега высыпали из машин. Кроме Береславского, понятно, который лишь открыл окно и извернулся так, чтоб захватить своей камерой наиболее шикарный ракурс. Была бы «Нива» на метр шире — ракурс был бы еще шикарнее. Но и в таком варианте кадр обещал быть отменным.

(Идеи же вылезти из машины и на метр отойти после обильного завтрака даже не возникло.)

Потом попрощались с горами. Потом — с Байкалом.

Пошел чудесный восточносибирский пейзаж: леса сменялись огромными открытыми пространствами, перечеркнутыми глубокими руслами рек.

Ефима еще поразили мосты: речка-то — слова доброго не стоит. Курица вброд перейдет. А мосты здоровенные, с мощными металлическими фермами.

Зачем — поняли только в Хабаровске, через несколько дней, когда ждали свои «Нивы», медленно ползущие на железнодорожных платформах-«сетках».