— И что ты в нем нашла? — вздыхала Фиона.
— Засранец мелкий, — вторила я.
— Он всегда такой, понимаешь? Нельзя относиться к нему всерьез.
— Что ж, я относилась.
— Он сидел вот тут, — продолжала она, разгорячившись, — не поймешь, на меня сердится или за меня. — Сидел тут, — палец тычет в кожаный стул-бочку, — и разливался про то, как он одинок. Нет, хуже. Про то, как одинока его жена. Как он за нее переживает.
— Когда это было? — поинтересовалась я.
Фиона поглядела на стеклянную перегородку, за которой начинался сад. В сумерках там проступало ее отражение. Проверила гримасу, уровень скорби, состояние прически.
— Засранец мелкий, — сказала она. — Мне он нравился.
Она прислонилась к черной столешнице, подняла ладони — в точности как Шон, когда пытается переубедить собеседника.
Вообще-то Фиону клеят все, таково уж ее пожизненное бремя. Даже почтальону приглянулась моя сестра, она прямо-таки заложница своей красоты, не смеет сама отозваться на стук в дверь.
— Когда это было? — повторила я.
— Ой, я не помню.
Зато я припомнила кое-что еще. Беда не в том, что мужчины тянутся к Фионе. Беда в том, какое именно впечатление она производит. Никто не хочет трахнуть ее, все хотят вздыхать по ней и томиться. Вот отчего она так печальна.
— Много лет назад, — сказала Фиона. — Я только-только забеременела Джеком. Слегка отупела. Не могла толком понять, к чему он это говорит.
— А что он говорил?
— Ой, да не помню. — Она перешла к холодильнику с двойной дверью, чуть ли не на полкухни. — Что они все говорят?
Она открыла дверцу, негромко хлюпнула резинка.
— Джина, — сказала Фиона. — Шэй не может найти работу. Он, знаешь, с прошлого октября не работает.
Стучась во врата рая [36] «Стучась во врата рая» ( Knockin’ On Heaven’s Door , 1973) — песня Боба Дилана, прозвучала в вестерне американского режиссера Сэма Пекинпа «Пэт Гэрретт и Малыш Билли» ( Pat Garrett and Billy the Kid ).
Когда Иви было четыре года, она упала с качелей и Эйлин ударила нерадивую няню, а Шон, вернувшись домой, сунул мизинец в рот дочери, проверяя, не прикусила ли она щеку изнутри. Он проверил ее зрачки:
— Посмотри на меня, Иви. А теперь на лампочку.
— Я потеряла туфлю, — сказала она.
Шон вышел в сумерки и нашел под качелями маленькую балетку с блестками. Сверху балетка измазалась в глине, а к подошве прилип кусочек дерна.
Настало время — после беспощадного рассказа Фионы, — когда я начала перебирать и подвергать сомнению все, что произошло между мной и Шоном, все, вплоть до выбора кровати. Я упустила ключевые детали, думалось мне, я неверно истолковала знаки. Если любовь — это повесть, которую мы рассказываем сами себе, значит, я неправильно рассказывала свою повесть. Или страсть всегда, неизменно ведет не туда?
Теперь мне кажется, что я смогу рассказать эту историю правильно, если сумею вычислить, что произошло с Иви. Если я подумаю над этим и пойму, то смогу понять Шона и облегчить его боль.
Вечером того дня, когда Иви упала с качелей, они сидели с усталой, но улыбающейся девочкой в приемной врача, и вдруг она обернулась к отцу и спросила:
— Я умерла?
— Дурочка, — сказал он. — Конечно, нет. Смотри, ты — живая!
Доктор, говоривший с заметным английским акцентом, представился как Малахи О’Бойл — имя очень ирландское и очень искусственное, «явный псевдоним», уверяла впоследствии Эйлин. Малахи О’Бойл усадил Иви на кушетку, потом уложил, пощупал затылок, проверил реакцию зрачков и прочие симптомы, слушая взволнованный и четкий рассказ Эйлин и совершенно им не интересуясь.
— Температура была?
— Нет.
— Вы уверены?
И Эйлин замолчала, ведь ее не было рядом, когда это случилось.
— Так, Иви, — обратился доктор к девочке, успешно разделавшись с матерью, — расскажи мне, что случилось.
— Я упала с качелей, — сказала она.
— И больше ничего?
— Не-а.
— Умница, — похвалил он. — А до того, как ты упала, что-нибудь еще было? На что ты смотрела?
Малышка глянула на него хитренько, с подозрением, и ответила:
— На тучи.
— Красивые были тучи?
Иви не ответила, но с той минуты не отводила глаз от врача и под конец осмотра отвергла леденец — «Нет, спасибо», — что в ее устах приравнивалось к умышленному оскорблению.
Малахи О’Бойл уселся в крутящееся кресло и ненапряжным своим, слегка в нос, голосом сообщил родителям, что девочка несильно ушиблась головой и все будет в порядке, однако, на его взгляд, у нее, скорее всего, был приступ судорог или эпилепсии, то, что в быту называют припадком. Он не мог сказать наверняка, к тому же у большинства детей приступы обычно не повторяются. Но его обязанность предупредить родителей. Надо смотреть за ребенком.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу