Бернард Вербер: Танатонавты

— Это почему?

— Не делай невинного лица. Евойный папаша довел себя до того, что повесился. С этакой наследственностью ему только и остается, что с катушек поехать. Да к тому же мать не работает и знай себе довольна пенсией. Это все не то. Тебе надо нормальных людей держаться.

— Рауль нормальный, — усиленно убеждал я.

Тут вечный предатель, мой братец Конрад, решил, что настал удобный момент подсыпать соли в рану.

— Самоубийство — болезнь наследственная. Дети самоубийц сами к этому склонны, навроде детей из разведенных семей, которые потом сами же устраивают так, чтобы и их брак оказался с гнильцой.

Все прикинулись, что пропустили мимо ушей замечания моего братца-кретина. Тем не менее эстафету приняла мать.

— Ты считаешь, это нормально часами проводить время на кладбище, как Рауль?

— Мам, ну послушай, это же его личное время, что хочет, то и делает. Никому не мешает…

— Он его еще и защищает! Один другого лучше! Да он же тебя за собой таскает, чтоб разглагольствовать посреди надгробий, прости господи!

— Да хотя бы и так, ну и что?

— А вот что! Беспокоить мертвых — значит навлекать на себя несчастья. Их надо оставить с миром, — безапелляционно заявил Конрад, всегда охотно готовый помочь утопить ближнего своего.

— Конрад — кретин! Конрад — кретин! — заорал я и врезал ему по кумполу.

Мы покатились по полу. Отец решил подождать, пока Конрад мне не ответит, а уж потом нас разнять. Ждал он, однако, не так долго, чтобы дать мне время для реванша.

— А ну тихо, сорванцы, а то я сам начну раздавать по ушам. Конрад прав. Таскаться по кладбищам — значит навлекать несчастья.

Он выпустил бесформенное облако сигарного дыма, сопровождая его утробным кашлем, и затем добавил:

— Для разговоров есть и другие места. Кафетерии там, парки, спортивные клубы. Кладбища сделаны для мертвых, а не для живых.

— Но пап…

— Мишель, ты меня уже довел до ручки. Или прекратишь корчить из себя умника, или ты у меня получишь.

Мне только что досталась пара оплеух, так что я немедленно стал ныть, чтоб избежать новой затрещины.

— Ну вот видишь, оказывается, умеешь плакать, когда захочешь, — саркастически заметил отец.

Конрад сиял. Мать приказала мне отправляться в свою комнату.

Вот так я начал понимать, как именно работает мир. Надо оплакивать мертвых. Надо слушаться родителей. Надо соглашаться с Конрадом. Нельзя строить из себя умника. Нельзя слоняться по кладбищам. Надо выбирать своих друзей из числа нормальных. Самоубийство — болезнь наследственная и, быть может, заразная.

В полумраке своей комнаты, с соленым привкусом горьких слез во рту, я вдруг ощутил себя совсем одиноким. В тот вечер, с еще не остывшей отметиной на пылающей щеке, я пожалел, что не родился во Вселенной, где бы не было стольких ограничений.

— Покойник должен пройти сквозь врата Ада, избежать водяных чудовищ, уберечься от летучих демонов. Если он все это сумеет, то вновь предстанет перед Озирисом, высшем судией, а также перед трибуналом, составленным из сорока двух божественных заседателей. Там ему надо будет доказать незапятнанность своей души в ходе исповеди, в которой он объявляет, что никогда не совершал греха или проступков в течение всей своей жизни, которую только что покинул. При этом он говорит вот как:

— А он может говорить что хочет, даже врать? — спросил я Рауля.

— Да. У него есть право лгать. Боги задают ему вопросы, а он их обманывает. Однако задача не очень проста, потому как боги много чего знают. Это вообще для них обычное дело.

— А потом?

— Если он пройдет это испытание, то наступит второе судилище, на этот раз с участием новых богов.

Тут Рауль умолк на минуту, чтоб я немножко помучался в нетерпении.

— Там есть такая Маат, богиня правосудия, а еще есть Тот, бог мудрости и учения, с головой ибиса. Он записывает признания усопшего на табличке. Потом приходит Анубис, бог с головой шакала, а в руке у него огромные весы, чтобы взвесить душу.

— Как же можно взвесить душу?

Рауль проигнорировал этот достаточно очевидный вопрос, нахмурил брови, перевернул страницу и продолжил: