Бернард Вербер: Танатонавты

К моему великому огорчению, Рауль на этом умолк.

— Продолжим на следующей неделе. Уже семь, моя мать сейчас начнет волноваться.

Мое разочарование его рассмешило.

— Всему свое время. Не будем торопиться.

Следующей ночью мне впервые приснился сон, будто я лечу сквозь облака. Я лечу словно птица. Нет, я сам стал птицей. И я лечу, лечу… И вдруг, огибая облако, я вижу женщину, одетую во все белое. Она сидит на облаке и очень красива, такая юная и стройная. Я приближаюсь к ней и вижу, что у нее в руке маска, закрывающее лицо. Еще ближе, и я дергаюсь от ужаса. Это не маска, это череп, зияющие глазницы, застывший в гримасе безгубый рот…

Я проснулся весь в поту. Прыжком я соскочил с кровати, помчался в ванную и сунул голову под кран с холодной водой, чтобы смыть этот кошмар.

На другой день, за завтраком, я спросил у матери:

— Мам, ты веришь, что можно летать как птица?

Может, я немножко спятил из-за того случая с машиной? Она бросила на меня странный взгляд.

— Хватит болтать ерунду и ешь свою кашу.

"Куда идешь ты, Гильгамеш?

Пока людей ваяют боги,

И их же обрекают вслед на смерть,

Ту жизнь, которую ты ищешь

Ты не найдешь. Себе одним

Те боги сохранят

Жизнь вечную".

Всякий раз, встречаясь на кладбище Пер-Лашез, мы говорили с Раулем о смерти. В смысле, говорил-то Рауль, а я только слушал. Ничего такого нездорового, грязного или там скабрезного в этих разговорах не было. Мы просто обсуждали смерть как некий интересный феномен, точно так же, как могли бы говорить про инопланетян или мотоциклы.

— А мне сон приснился, — сообщил я.

Я хотел рассказать ему про ту женщину в белом атласном платье и маской скелета, что сидела в небе, но Рауль не дал на это времени. Он тут же меня прервал:

— Да-да, у меня тоже был сон. Я изготовил огненную колесницу. Взобрался на нее и пылающие кони понесли меня к солнцу. Нужно было пересечь кольца огня, чтобы добраться до звезд, и чем дальше я углублялся в эти самые кольца, тем больше у меня возникало чувство, что я понимаю суть вещей.

Уже позднее я осознал, что вовсе не случайно Рауля интересовала смерть. Как-то вечером, вернувшись из школы, он прямиком направился в туалет и там нашел своего отца, висящего над унитазом. Френсис Разорбак был профессором философии при лицее Жан-Жоре, что в Париже.

Неужели Френсис Разорбак обнаружил нечто настолько интересное про тот свет, что пожелал покинуть этот?

Именно так и считал Рауль. Его отец умер вовсе не от горя или кому-то назло. Он умер, чтобы лучше понять тайну. К тому же, мой друг был в этом тем более убежден, раз в течение многих месяцев его отец работал над диссертацией, озаглавленной " Эта неизвестнаясмерть ".

Он без сомнения обнаружил что-то очень важное, так как прямо перед тем как повеситься, бросил свою книгу в огонь. Обугленные листы еще витали в печной трубе, когда Рауль нашел его тело. Уцелело только порядка сотни страниц. Они касались античной мифологии и культа мертвых.

После таких событий Рауль ни на минуту не переставал обо всем этом думать. Что же такое важное раскопал его отец? Что вообще собирался он отыскать в смерти?

В день похорон Рауль не плакал. Но как раз ему-то никто не сделал замечаний. Ни малейшего упрека. Слышно было только: «Этот бедняжка настолько травмирован самоубийством своего отца, что не способен даже плакать». Кабы я знал это раньше, то полегче налегал бы на свой рецепт из телячьих мозгов с вареным шпинатом и последовал его примеру.

Едва только похоронили его отца, как отношение матери к Раулю полностью переменилось. Она исполняла все его капризы. Она покупала ему любые игрушки, любые книги и газеты, какие он только требовал. Он был полным хозяином своего времени. Мать убеждала меня, что Рауль всего лишь избалованный мальчишка, потому что, во-первых, он вообще единственный ребенок в семье, а во-вторых, остался без отца. Я сам захотел стать избалованным мальчишкой, даже если для этого придется отказаться от семьи.

Мне же вообще ничего не разрешали.

— Так ты что, все еще водишься с этим Разорбаком? — как-то спросил отец, зажигая очередную свою сигару, распространявшую зловоние метров на тридцать в округе.

Я горячо запротестовал.

— Да он мой лучший друг!

— Ну-ну, оно и видно, что ты не умеешь себе друзей выбирать, — заметил отец. — Ясно же, что этот парень психический.