Бернард Вербер - Танатонавты

Пьянея от счастья, мы наперебой рассказывали друг другу про его замечательное будущее.

Мы уже позабыли о самум дитяти, как Фредди-младший окатил нас ледяным душем, бросив авторучку Фредди-старшего, чтобы завладеть более привлекательным ярко-оранжевым фломастером.

С перехваченным дыханием мы следили за его манипуляциями. Он решил швырнуть часы и медальон покойного страсбуржца в стенку, а вместо них присвоить себе голубую одноразовую зажигалку и плитку шоколада в золотой обертке. Ну это уже гнусность. Мы уставились на своего сына-душу, будто он был полнейшим незнакомцем. Продолжением какого-то типа, которого мы и в глаза-то не видели!

Роза попыталась утешить нас и саму себя, уверяя, что этот человек все равно должен быть кем-то хорошим, раз он приземлился в таком славном доме, как наш.

И все же, увы, это не был Фредди и ребенок внезапно показался нам… как сказать? совершенно посторонним человеком? Нас обманули. Нам подсунули обычного ребенка, очередной кинокадр кармической ленты, которую до сих пор никто не смотрел. Отпечаток еще одной жизни не святого, а просто человека.

Сейчас у нас было такое впечатление, что мы усыновили сироту из Кореи или что нам подменили товар.

Нет, какой подлый трюк! Между тем, малютка сам себе разрешил съесть шоколад и размазал его по всей мордочке. Роза подхватила его на руки и с отвращением понесла мыться.

Лежа в кровати тем же самым вечером, мы устроили друг другу домашнюю сцену. Роза упрекала меня, что я слишком поторопился окрестить младенца именем Фредди. Нынче, раз мы знали, что они не имели никакого отношения друг к другу, он будет вечно таскать за собой на цепи чугунное ядро той жизни, что ему не принадлежит!

С внезапной злостью, которую я сам в себе не ожидал, я отразил удар, заявив, что именно на нее падает вина. Как ни крути, а ведь в своем животе она соорудила эту «машину». Не в моем. Опыта у нее нет, вот и получился такой ребенок! Она в бешенстве отшвырнула стеганое одеяло и объявила, что всегда была уверена, что шансы и так были один на миллиард. «Один шанс на миллиард, чтобы найти „настоящего“ Фредди… Что же ты мне раньше-то не сказала?» — огорчился я.

Она все еще была в расстроенных чувствах, но в то же время нельзя забывать, что это наш ребенок, рожденный от ее генов и моих. Почему бы позднее из этого не выйти чему-нибудь хорошему?

— Может, пора признать, что у слепца были точно такие же шансы и таланты, что и у всех других людей? — полушутя спросил я.

Роза взорвалась. В конце концов, это о ее сыне мы говорим и, как всякая мать, она будет отстаивать его клыками и когтями. Никогда еще я не видел ее такой сердитой. Захлебываясь словами, она бросала мне в лицо упреки за все мои старые ошибки. Она обвиняла меня в отсутствии инициативы, в вечной покорности Раулю, нехватке характера, неспособности противостоять матери и брату, которые вели себя в нашей квартире, как у себя дома, появлялись на ужин без приглашения, даже и не подумав, есть ли у нее время готовить, и не захватив никогда ни одного цветочка, жадины такие!

Я ответствовал в том духе, что она напрасно себе воображает, будто замечательно готовит, и что как уткнется вечно в свою астрономию, то едва-едва занимается своим дражайшим Фредди, а между прочим, это она его мать!

Одна фраза цеплялась за другую, а ведь мы даже не хотели их говорить, ни я, ни она. В финале Роза наугад схватила охапку каких-то своих вещей и побежала искать убежище у своей матери.

Я очутился один на один, как идиот, с Фредди-младшим, который, слыша вокруг себя такие вопли, включил свою персональную сирену. Я тщетно пытался отвлечь его любимыми игрушками и в конечном итоге взял его к себе в кровать.

Сын сонно посапывал и я ковыляючи прошел в гостиную, решив поискать там покоя за чтением романа ужасов. Обычно на фоне отвратительных злодеяний собственные проблемы кажутся крохотными, но в этот раз я никак не мог позабыть свое гнусное поведение перед Розой и те ужасные вещи, что сказал ей.

И этот-то момент выбрал Рауль, чтобы нежданно-негаданно появиться на танатодроме и заглянуть ко мне.

Он едва держался на ногах, но, однако же, понял, что я был в нокдауне. Я рассказал ему про нашу сцену с женой. При этом у Рауля было довольно странное выражение лица, а затем, с обычным нахальством нетрезвого человека, он прислонился ко мне и объявил:

— Мишель, пришел час открыть тебе вторую правду.

В обычной ситуации я тут же зажал бы себе уши или врезал ему по физиономии, чтоб он заткнулся. Но сейчас я был сам не свой. Позабыв все обещания, сделанные своей супруге, я, напротив, стал наседать, чтобы он все выложил: