Бернард Вербер - Танатонавты

— Если тебя это хоть как-то утешит, то ты сам себе напомни, что однажды ей придется встать перед судом, там, на том свете. Как и все другие, ее душа тоже пройдет взвешивание. У ангелов будут на руках все данные об этом деле, они выслушают свидетельские показания твоего отца. Это все из-за человеческой гордыни, что люди воображают себе, будто способны воздать по справедливости на земле. Такая справедливость — сплошная иллюзия.

— Да, — подхватил я. — Верь в ангелов и судьбу. На том свете они ее накажут так, как она этого заслуживает.

— Может, они ее жабой переродят? — предположила Амандина, желая утешить Рауля.

Он осушил полный стакан коньяка, который она ему принесла, и потребовал еще.

— Проблема-то в том, что обязательно найдутся счастливые жабы, — пробурчал он. — Я бы хотел, чтоб ее реинкарнировали тараканом и чтоб кто-нибудь ее каблуком раздавил.

Тут уж я не выдержал и тоже попросил себе стакан.

— Ты знаешь, Рауль, мне кажется, тебе ну прямо позарез необходим сеанс психоанализа, — вздохнул я, — потому что ты, по большому счету, совершенно не готов выслушивать откровения Сатаны.

— И не будем забывать, что Сатана — ангел зла, — заметила Амандина.

Я ткнул Рауля кулаком в плечо.

— Слушай, ты помнишь, как мы с тобой бились супротив сатанистов? А теперь ты сам просишь его поддержки в решении своих личных проблемок. Ты знаешь кто? Ты опереточный Фауст, другого названия тебе не придумаешь.

Я уже по самую зюзечку был сыт этими его припадками и мне страшно захотелось хорошенько встряхнуть сию гневливо-пьяную развалину.

— Слушай сюда! — закричал я. — Ты нам еще нужен на танатодроме, понял? Нужен каждый день и каждую минуту. Оставь ты эту свою мать. У нас совершенно нет времени, чтоб еще и терять его попусту.

Рауль засмеялся недобрым смехом.

— Это что, мосье доктор мне собрался тут мораль читать? А ты на себя-то смотрел, а, Мишель? Я и про тебя узнал кое-что, будь спокоен.

Я пожал плечами.

— Ерунда какая-то, — сказал я. — Сатана рассказал секреты про твоего отца, потому что ты их хотел услышать всем своим сердцем. А с какой стати ты обо мне-то говорил?

— Друг мой, эх, старый ты друг мой… Да меня настолько трясло от желания все узнать, что он мне и про тебя открыл две правдивые вещи.

А вот тут я прямо нутром почуял, что ничем хорошим мне эта его правда не светит. Только наши настоящие друзья знают, как нанести самый болезненный удар. Мне захотелось было крикнуть: «Давай, гадюка, плюйся своим ядом!», но победил страх. Я зажимал уши ладонями, пока он выкладывал свои откровения. По лицам трех женщин я понял, что мне каюк. Розу в особенности задело второе информационное сообщение.

Едва только я отнял ладони от ушей, как Рауль заплетающимся языком начал все по-новой:

— Что, ушки заложило? Хочешь, чтобы я тебе все повторил?

— Не хочу, я знать ничего не хочу! — заорал я во все горло.

Но не успел я заткнуть пальцами уши, как он уже выболтнул:

— Твои родители стерильные! Вас с Конрадом усыновили! Это правда нумер один.

Мне показалось, что меня сшибло грузовиком. А теперь он чуток отъехал и вжикает газом. Сейчас будет делать из меня томат-пасту. Вокруг меня рушился весь мой мир. Мое прошлое — это не мое прошлое. Моя семья — это не моя семья. Мой отец — не мой отец. Моя мать — не моя мать, мой брат — не мой брат. И даже прабабушка Аглая…

Рауль с великим наслаждением взирал на меня. Моя очередь страдать! На его лице всеми красками играло выражение садиста, пока он разогревал перед запуском свою вторую баллистическую ракету.

— Правда нумер два!

Вы вообще понимаете, что когда вас переедет грузовиком, это сама по себе уже вещь нехорошая? Но ждать, пока тебя подавит еще раз, по всем этим еще теплым, обмазанным кровавой слизью кишочкам… Я что было сил запихивал пальцы в уши. Глубже, как можно плотнее. Нельзя знать. Ни в коем случае нельзя это знать. Из жалости он сначала наехал на меня первой, легкой правдой. Но вот уже, должно быть, Рауль изрек вторую свою истину. Во взглядах Амандины, Стефании и — в особенности — Розы читалась паника. Я в бешенстве выдрал пальцы из ушей, чтобы нанести молниеносный удар кулаком по подбородку того, кто когда-то был моим лучшим другом.

Нежно массируя физиономию, он нацепил на себя противную и страшно довольную маску.

— Мерси, — сказал он. — Люблю, знаете, полновесный апперкотец к обеду… В особенности от своих «лучших друзей».

Нет, тут, конечно, мне надо отвечать так, чтоб смешать его с грязью и пылью, чтоб уже не встал… Не раздумывая ни секунды, я нанес остроумный и изящный в своей тонкости удар: