Александр Моралевич: Пиф-паф

Хотя — прощающемуся с солдатчиной — зачем мне теперь автомат?

И состоялось прощание. А поскольку задушевно относилась ко мне танспортная шоферня — позаботились ребятки, чтобы в парадном виде воин вернулся к маме. Новые яловые сапоги из группы войск в Германии подарены были мне, ненадеванные портки и гимнастерка оттуда же. Кожаный ремень из тех же пределов. А погоны для форса, хоть оно и не по уставу, окантованы красным телефонным кабелем. Даже принесена была пригоршня значков, чтобы украсить грудь: спортсмена-разрядника, прыжкиста с парашютом, гвардейца и др.

Беда, но по причине двухдневного братания и прощания было пропито всё это роскошество. Так что на перрон Белорусского вокзала — только бы не встретить патруль! — выпростался жуткий тип в затрапезнейшем облачении, идущий на пуантах, потому что вместо новых пропитых сапог сорок четвертого размера получил воин на сменку сапоги размера тридцать девятого. И по мере движения такси в район ВДНХ — всё выкидывал бывший воин в окошко: сапоги, гимнастерку, портянки…

— Ты чего, ты чего! — всполошился таксист.

— Заткнись, мастер, — сказал в мирное время негодный. — Топчи железку, плачу двойной счетчик.

…Из алтайских пределов в кинематографию, хитрован из хитрованов, Василий Шукшин эпатажно пришел в лаптях: вона я какой, я глубинный, исконно-посконный, а не из тутошних ваших стиляг

В 1956 году я вылез под сень художественной литературы — голый по пояс, но в кальсонах. Хотя и без пуговиц на мотне и без тесемок у щиколоток. Чтобы в 2009 году прочитать в романе Маканина "Асан" об угрюмом криминальном азербайджанце, "провонявшем пистолетом". Конечно, во всем мире оружие после стрельбы чистят щелочным маслом, не имеющим запаха, а потом обихаживают оружие нейтральным маслом, тем паче без запаха. Но, должно быть, маканинский азербайджанец чистил пистолет хромпиковой кислотой, а затем трансмиссионным маслом ТАД-17. Не иначе. Недаром я всегда предполагал, что азербайджанцы — несколько особый народ. И классик Маканин доубедил меня в этом.

…Безусловный гений поэт Вл. Маяковский, погубленный своим темпераментом погромщика, написал среди прочего:

"Я себя под Лениным чищу,

Чтобы плыть в революцию дальше"…

Неясно, как чистил себя поэт, начиная с головы или же с хвоста. Известно лишь, до чего он дочистился. А вслед за приведенными строчками идут весьма и весьма основательные:

"Я боюсь этих строчек тыщи -

Как мальчишкой боишься фальши".

Такое случается даже с нынешними проблемными мальчишками А некоторое неприятие фальши, а прямее сказать — фальшака — удается сохранить и во взрослости. И обмирая от очевидной фальши, прочитают в "Асане" наши ветераны, хлебнувшие военного лиха: "Да, да, когда контуженные оба вместе, они лучше защищены. Такова правда войны".

С правдой войны тут более чем сомнительно, а с правдой нынешнего книгоиздания и увенчаний — точно. Когда Маканин вместе с Акуниным — они больше писатели, чем казались бы порознь. Тогда как правда войны может тяготить прошедшего эти университеты и в последующей жизни на гражданке.

Здесь сообщу я глубиннознатцу войны Маканину о вовсе вроде бы стороннем — о птицах-дуплогнездниках и этологии, которая есть наука о поведении живых существ. До сих пор своим поведением ставят дуплогнездники в тупик ученых людей. Ну, зачем птица создает себе сложности? Зачем, придав телесам веретенообразность, протискивается к гнезду, претерпевая неудобства? А если убрать все лазы и щели, чтобы птица комфортно и без хлопот достигала гнезда?

Что ж, многократно убирали препятствия. Но не хотели пользоваться дуплогнездники этим благом, на открытом пространстве перед гнездом совершая двигательные выкрутасы, будто протискиваясь и преодолевая.

Шестьдесят четыре года прошло с моей первой войны и пятьдесят лет со второй. Но до сих пор тетеньки на улицах и не носившие военной формы лица мужского пола глядят на меня — как на блаженного. Очевидно, у этого строеросового старика не все дома. Вы только гляньте. как он обходит углы домов — потеха!

Тогда как оно есть чистая дуплогнездность, которую после войн не изжить в себе: не доходя метров пять до угла — не сворачиваешь сразу за угол, а, сгруппировавшись и отмобилизовавшись, выписываешь ногами вокруг угла некий клеверный лист: а вдруг неведомый и вооруженный ОН, притаившись и подстерегая тебя, как раз прячется за углом? И только иногда — во взглядах мужчин от тридцати и старше — ловишь на себе сочувственный и понимающий взгляд: э-э, отец, когда-то какая-то война вышколила, обкатала тебя! Война, на которой господа и товарищи офицеры, отходя в мир иной, в отличие от маканинского Жилина, не журят ласкательно и всепрощающе изрешетившего их солдатика: "Ты же убил меня, дурачок стриженый!"