Александр Чубарьян: L'DORADO, роман о казино

А раз так, то мы обязательно пойдем играть еще.

Как можно скорее.

– Вставай, вставай. В школу пора. – Мать трогает меня за плечо и легонько трясет.

Я потягиваюсь, приоткрываю глаза. Делаю вид, что просыпаюсь. Она уходит на кухню. Слышен звук наполняющегося водой чайника. Хлопает дверца холодильника. У меня есть еще десять минут до того, как она придет будить меня второй раз. Проваливаюсь в легкую приятную дрему.

– Все готово. Подъем. – Она снова тормошит меня. – Завтрак на столе.

Откидываю одеяло и сажусь на кровати. От холода кожа на руках покрывается маленькими бугорками. С кухни приятно тянет кофейным ароматом. Иду в ванную, засовываю руки под горячую воду, до красноты растираю лицо.

По смоленским меркам моя школа находится далеко от дома. Школа в центре, а живу я на Киселевке, это почти окраина. Рядом есть две школы, где я мог бы учиться, ходу до них пять минут. Но каждое утро я должен идти до остановки, ехать на автобусе, потом топать через парк. Потому что в гимназии специализированные классы, потому что школа нацелена на поступление своих учеников в институты, потому что там строгая дисциплина и лучшие учителя в городе. По крайней мере, так мне отвечали родители, когда я спрашивал их – почему все ребята из нашего двора ходят в шестнадцатую, а я должен каждое утро тащиться в эту дурацкую гимназию?

Автобус идет в семь тридцать пять. В семь тридцать я на остановке, хожу туда сюда до фонарного столба и обратно, стоять на месте очень холодно. Февраль в этом году в ударе, уже две недели температура не поднимается выше минус пятнадцати. Сегодня утром вообще минус двадцать три. Эх, еще бы два градуса вниз и можно было не идти в школу, при минус двадцати пяти отменяют занятия. На прошлой неделе во вторник отменили. Мы завтракали, а по радио объявили, что из-за холодов школы работать не будут. Я очень обрадовался, доел и пошел спать. Автобус приходит через шесть минут. Почти по расписанию. Проталкиваюсь через толпу к окну, царапаю ногтем заледеневшее стекло, потом дую на него, потом большим пальцем увеличиваю глазок и снова дую. Наконец, через него можно смотреть. Лбом прислоняюсь к стеклу, гляжу в окно. В темноте различаются силуэты деревьев, они причудливо изогнуты. Деревья плавно проплывают мимо. Становится плохо видно, глазок затягивается ледяной паутинкой.

В школе пусто, до занятий еще полчаса. У входа в раздевалку на стуле сидит пожилая уборщица, в ее глазах усталость и покой.

– Здрасьте, тетя Зина! – Звонко чеканю я.

– Давай, давай, проходи, не топчи, – ворчит она.

Спускаюсь в подвал, вытаскиваю сменку из шкафа, снимаю куртку и переобуваюсь.

Первый урок – география. Поднимаюсь на второй этаж, учительская открыта, внутри никого. Беру ключ от своего кабинета. Около дверей стоит бюст Пржевальского, путешественника, который что-то искал в Азии и нашел странную лошадь. Бюст большой и белый. Мраморный что ли? Пржевальский похож на Сталина, такие же солидные усы. Отвешиваю ему оплеуху и выхожу. Класс географии – соседний, открываю его и включаю свет. В кабинете тепло, мерно шумят батареи.

Сажусь за последнюю парту. Слева на стене висит огромная фотография, на ней Сенкевич с командой путешественников. Они стоят на палубе небольшого корабля, их лица спокойны. Внизу размашистая подпись – "Смоленской гимназии. Юрий Сенкевич". Класс постепенно заполняется, обмениваются кассетами с новыми частями "тигра каратэ", списывают домашку по математике. Я разглядываю фотографию, представляю себя на корабле вместе с этими моряками, перед глазами плывут картинки из "Клуба Путешественников" – джунгли Новой Гвинеи, лазурные воды Индийского океана, скалистые горы Норвегии, белоснежный песок на островах Фиджи. За окном темно, еще только полдевятого утра, стекло дрожит от ветра, из щели между стеной и рамой тянет холодом.

Начинается урок, учительница вызывает меня к доске:

– Животный мир тундры. – Спрашивает она злым невыспавшимся голосом.

– В тундре холодно, еще холоднее, чем здесь, поэтому в тундре вряд ли кто-то живет. Соответственно никакого животного мира там нет. – Отвечаю я, разглядывая ее серую, накинутую на плечи, шаль.

Она отрывается от заполнения классного журнала и внимательно, как будто с любопытством, смотрит на меня. Я знаю, что на самом деле ей все равно, хорошо ли я знаю ее предмет или плохо. Ее уже давным-давно ничего не волнует в этой жизни. После того, как ее муж не вернулся из экспедиции в горах Средней Азии, она потеряла интерес к происходящему вокруг. И вот она сидит и сверлит меня взглядом. А я отвожу глаза.