Михаил Белозеров - Плод молочая

Но все же чаще я беру его с собой на рыбалку к верхним озерам, где вода среди торфяных берегов — кофейного цвета, а никлые, покатые сопки едва защищают от пронизывающего ветра, или же в низину, где комары слетаются со всей округи на наши грешные спины, а нагретый воздух стелется слоями над черничником. Но если клева и здесь нет, мы отправляемся еще ниже, к заливу, на старый почерневший пирс, где еще сохранился запах солярки и где я когда-то стоял с отцом и из промозглого, липкого тумана проявлялись надстройки парохода, а вода маслянисто поблескивала под сваями. Здесь по-прежнему отлично берет пикша и треска и зеленоватая вода отражает блеклое небо (под пирсом, когда я туда спускаюсь по разбухшим бревнам, она прозрачна настолько, что видно дно и какого цвета актинии, сидящие на перекладинах; наверху нервно поскуливает Рекс, привязанный к тумбе, и если рыбалка затягивается и меня выгоняет только начавшийся прилив, нахожу его обиженно свернувшимся клубком и сунувшим нос в пушистый хвост); но мир изменился, и то место, где когда-то стояла изба, приспособленная под зал ожидания (в углу за стойкой продавали билеты, а обитая жестью печь давала ровно столько тепла, сколько было необходимо билетерше для выполнения своих обязанностей), осталась незарастающая проплешина, усыпанная мелкими камнями. И я еще не нашел этому объяснения, оно, конечно же, существовало, но на уровне алогичности, потому что только так можно объяснить, что происходило и происходит со всеми нами.

Мир изменился и внутри, ибо от того мальчика, который стоял на пирсе рядом с отцом, ничего не осталось. Жизнь — это не сплошная цепочка событий, приводящих к определенным результатам, — как такового, последнего мазка не существует, процесс безостановочен, и я подозреваю, что он безостановочен и потом, после смерти.

За эти годы залив сильно обмелел, и пароходы больше не ходят, дорога заросла травой (к комбинату подвели "железку" с другой стороны), кое-где ручьи промыли в ней ложбины с мелкими камнями на дне.

Раз в неделю, а то и реже, мы ходим в городок за хлебом и почтой. Иногда заглядываем к Уклейке. Она теперь учится на заочном и очень занята. Мы покупаем ей коробку пирожных, Илье Лукичу пива к его семге и отправляемся в гости.

Дела его идут хорошо, и здоровье еще крепкое.

— Тяну омаленьку, — отдувается он после второго стакана, отирая пену с верхней губы, — что нам, пенсионерам...

Но о тех двух листочках ничего не спрашивает. Может, он знает, что это бесполезно, и зря не треплет тему. Правда, иногда, когда он глядит особенно хитро, прищурив зеленые глаза, мне кажется, что в глубине души он меня укоряет.

Интересно, думаю я, как бы поступил отец. Кинулся бы очертя голову в драку или же к этому времени стал бы осмотрительнее. Не ждет ли Илья Лукич и от меня такой же безоглядной храбрости. В самом деле — а почему бы и нет? Почему бы не подергать судьбу за хвост? Объявить, что владею компроматом на важную особу. А? Впрочем, в настоящее время моральная чистота мало кого волнует.

Потом мы играем в нарды — лучший способ отключиться и не забивать голову мировыми проблемами.

— Два куша подряд! куда я лезу?! — мучается Илья Лукич.

— Будем коксовать, — предупреждаю я.

— Валяй... — соглашается он, — не привыкать.

— Да... — соболезную я, — не везет так не везет.

Минут через десять он выпрямляется над доской, упираясь животом в стол:

— Все, твоя взяла, ничего не мог сделать, чистый марс! — сообщает он, не веря своим глазам. — Давай еще одну?

И мы играем еще.

Все же фортуна благосклонна к нему чаще, чем ко мне.

Потом, наигравшись до одури и допив пиво, зову Рекса, который попрошайничает на кухне у Уклейки, и мы идем на почту.

Вчера я получил письмо от матери. Она писала, что Тихон Константинович (так она называла в письме отчима) получил трудовой орден и переведен с повышением в Москву. И это на закате шестого десятка!

Я счастлив за него — пускай собирает свои регалии, чтобы однажды унести в лучший из миров. К тому же я рассматриваю его повышение как единственный и закономерный процесс для подобных людей. Ценнейшая особенность их состоит в мышлении — материал, который не может быть просто так забыт, ибо на этом замешана вся закваска, ибо это кровь и мозги Молоха.

Что ж, вполне возможно, в недалеком будущем я буду числиться сыном министра. Неплохая перспектива!

В этом же письме мать сообщала еще одну новость, которая поразила меня, — погиб Семен.