Никита Велиханов - Рандеву с йети

Так он и сделал. То есть попробовал сделать именно так. Но едва только он сделал первый шаг, как предполагаемый призрак упредил его намерения и сам первый двинулся навстречу, и Коля, оторопелый, все более и более поражаясь собственной наглости, стоял и ждал, когда ОНО подойдет поближе. ОНО не торопилось, ОНО двигалось плавно, с грациозностью просто поразительной в таком крупном теле — как будто бы не шло, а парило над поверхностью земли, совсем не касаясь ее ногами. И ни звука, ни шороха не было слышно. Потом огромное это косматое существо с горящими, отблескивающими в лунном свете призрачно-красным мерцанием глазами как-то вдруг оказалось совсем рядом, нависло над Колей и подняло — как будто для удара — покрытую тускло блестящей шерстью руку. Пальцев на ней было пять, как и положено. Только расположены они были не совсем по-человечески — большой палец был слишком маленький и слишком далеко отстоял ото всех прочих. И еще между расставленными пальцами Коля увидел перепонки. Как на лягушачьих лапках.

Рука висела на фоне темного неба, а Коля стоял и ждал удара. Но удара не последовало. Рука вдруг исчезла, как будто сама собой растворилась в бархатно-черном ночном воздухе. А вместе с ней растворилось и само существо. Но у Коли осталось ощущение, что оно до него все-таки дотронулось. И это ощущение — чужого, не человеческого и не звериного прикосновения — осталось у Коли по сей день. А потому с той самой ночи Коля не появлялся в Сеславине. И не ходил ни на речку, ни в лес. И старался не выходить из дому после наступления темноты.

2–7 июля 1999 года. Село Сеславино Саратовской области.

Итак, один живой свидетель у них уже был. Вернее, свидетелей-то, вероятно, было пруд пруди: кроме Коли был еще тот водитель, который сбил на Сеславинском повороте какого-то не слишком расторопного йети (уж не того ли самого, который так старательно отваживал Колю от этого Богом забытого сельца?), были двое отдыхающих из-под Энгельса, поймавших маленького йети и попытавшихся неудачно его продать, и была, в конце концов, сама вдова, и был мальчик-даун, которые — и здесь уже сомневаться не приходилось — жили, так сказать, в самом эпицентре аномалии. И уж Ольга-то Нестеровна наверняка что-то такое знала об этой самой аномальной фауне, о чем все прочие даже и не догадывались. Иначе с какой бы стати она стала предупреждать Колю о грозящей ему опасности? И вовсе, надо сказать, не голословно. Следовательно, копать имело смысл именно с этой стороны.

«Колоть» Ольгу Нестеровну было поручено Ирине. Однако, как она ни старалась, получалось только хуже. Задушевные разговоры, особенно в первые два дня — это пожалуйста. Ольга, похоже, и впрямь была не избалована простым человеческим общением. Подружек у нее не было — деревенские по какой-то неведомой пока причине относились к ней более чем сдержанно. Без враждебности. По крайней мере без явной враждебности. Но так чтобы посудачить с кем, чайку вдвоем-втроем попить — ничего подобного. А с сыном, конечно, общение у нее выходило более чем странное, по крайней мере на сторонний взгляд. Андрей все понимал: по крайней мере, простейшие бытовые надобности его пониманию были вполне доступны. Он говорил — немножко своеобразно, каким-то деревянным языком, точно так же, как двигался. И словарный запас у него тоже был очень маленький. Но Ольга Нестеровна общалась с ним постоянно — а с кем еще ей, собственно, было поговорить. Они обсуждали какие-то бесконечные хозяйственные мелочи, что сделали за день, что нужно сделать завтра, и так далее. Понятно, что обычное деревенское общение на восемьдесят процентов именно из таких бытовых мелочей и складывается. Идиотизм деревенской жизни, если вспомнить Карла Маркса. Но так же понятно, что есть и другие двадцать процентов. И что они — едва ли не главные.

Ирина решила эту нишу заполнить и посвятила первые два вечера — после совместных с Виталием экспедиций по островам и протокам, с целью поиска следов гипотетических снежных людей и с целью установки в наиболее перспективных местах различной записывающей аппаратуры — наведению мостиков. Общие женские темы. Нелегкая бабья доля, что в городе, что в деревне. Пришлось поделиться кое-чем из собственного прошлого, пришлось кое-что и додумать. Лучше всего воспринималось, как ни странно, не про мужиков и не про тряпки-мебеля, а про заграницу. Об Англии и об Африке Ольга могла слушать часами. Кстати, не только Ольга. Андрей пристраивался к матери под бочок и тоже слушал, и тоже, судя по всему, что-то свое понимал. При этом выражение у них на лицах — у матери и у сына — становилось одинаково отрешенным и мечтательным, при всей понятной разнице между приятным, хоть и несколько скованным лицом все еще молодой и не лишенной привлекательности женщины и топорной, словно по лекалу тесаной физиономией дауна.