Никита Велиханов - Рандеву с йети

— Ой, какие мы нежные. Прокопенко засмущались.

— Ну нет, конечно. Но, может — может, ее одну туда послать, а? У меня работы до черта. Пусть собирает фольклор и плещется на пляжах. А разберемся со всем этим делом — как раз и она подоспеет. Приглядеться еще успеем.

— Все сказал?

— Все.

— А теперь слушай меня. Поедете вдвоем. И поедешь с ней именно ты. Большаков на нынешнем этапе мне здесь нужнее, и к тому же вы с ним роли сами распределили. Он — хам, ты — друг, товарищ и брат.

— А может, Ренат?

— Отпускать стажера с младшим по званию?

— Тоже верно.

— Ну, вот и ладно. Вот и договорились. Значит, понял — полный контроль. Станет прыгать на тебя — воля твоя, не маленький, не мне тебя учить. Но чтоб голова была на месте — днем и ночью. Понял?

— Которая?

— Верхняя, Виталик, верхняя. Чтобы думать. Ну, ладно, наши пятнадцать минут вышли. Вон — индикатор у тебя мигает. В смысле на приборе. Подреми сегодня ночью, а завтра — приступай.

— Яволь.

— Все, все, доброй ночи.

— Доброй ночи, Юрий Николаевич.

R.

Университетская жизнь захватила Ирину сразу, надолго и всерьез. За первые же три недели их так загрузили учебой, что ни на что другое времени просто не оставалось. Кроме утренних пробежек до речки и обратно с гимнастикой на берегу. И вечернего киноклуба, в котором раза два в неделю крутили хорошее кино, которое по большей части широким экраном в России вероятнее всего и не пойдет никогда, потому что не окупится, а телевиденье до него тогда еще не доросло. Вим Вендерс Ирину очаровал с первого же взгляда. Питер Гринуэй показался поначалу сложноват, а местами вызывал едва ли не рвотный рефлекс — но смотрела она все подряд, от голливудских блокбастеров, с которыми как раз через пару лет никаких проблем в кино- и видеопрокате уже не будет, до элитарного кино, непонятного, но оттого еще более привлекательного.

В остальном за пределы университетского городка вовсе можно было не выходить. От главного здания или, в просторечии, ГЗ, где она теперь жила, до второго гуманитарного корпуса, где проходили — за редким исключением — практически все занятия, было пять минут хода. И обратно, соответственно, столько же. Расположенной там же, во втором гуманитарном, библиотеки хватало на уровне первого курса за глаза. ГПУ, то бишь Гастроном при Университете, работал исправно и ассортимент по студенческим меркам имел не просто достойный, а даже избыточный. На стипендию (ее назначили сразу же) жить можно было долго, безбедно и сытно: завтраки, обеды и ужины в общежицких столовых продавались по смешным ценам. И оставалось на прогул души. Каковой прогул можно было осуществить, опять-таки не выходя в город, ибо ГЗ был городом в городе и имел в своих несчетных закоулках все на свете — начиная от парикмахерских и мастерских по ремонту обуви до собственных сберкассы, почтового отделения, междугородного телефона и паспортного стола.

По периметру ГЗ стоял высокий чугунный забор, на всех входах-выходах — милицейские посты, чьей главной задачей была бдительная проверка на предмет права доступа в магическое тело alma mater. Агнцев от козлищ отличало наличие университетского удостоверения, университетского же студенческого билета или разового пропуска, который мог заказать для своих родных и близких всякий «прописанный» на территории ГЗ. Но пропуск этот давал право находиться в лабиринтах главного здания не больше чем до одиннадцати часов вечера указанного в нем дня. И время от времени в общагах устраивались ближе к ночи милицейские шмоны — и тем, у кого в «номерах» оказывались проведенные каким-либо контрабандным способом незаконные гости, грозили крупные неприятности.

Ирину это все до поры до времени не касалось ни в малейшей степени. Более того, она была даже рада всем этим строгостям — потому что тетка пару раз пыталась ее разыскать. А общаться с ней у Ирины не было никакого желания. А без желания Ирины попасть в ГЗ у тетки, соответственно, не было теперь ровным счетом никакой возможности.

Язык ей давался легко, прочие предметы требовали не столько умственных усилий, сколько времени, а уж чего-чего, а времени у нее теперь было много. Потому на первой же сессии Ирина выбилась в отличницы, получила повышенную стипендию и сдавала на пять даже такие внушавшие всеобщий тихий ужас предметы как теорграм — теоретическая грамматика английского языка — или курс зарубежной литературы начала XIX века в исполнении Альберта Викторовича Карельского, которого — и курса, и Альберта Викторовича — студенты боялись больше атомной войны. И не без оснований. Хотя, конечно, студенческая мифология, как и любая другая мифология, черпает в реальности только повод для буйного сюжетосложения. И так бы оно все и шло — легко, гладко, особо не цепляя за душевные струны и время от времени поглаживая по шерстке, — если бы под конец третьего курса Ирина не влюбилась. Как кошка. Первый раз в жизни. То есть обычные девические влюбленности бывали, естественно, и раньше. И даже не по одной за раз. Но чтобы так безоглядно, чтобы по уши, чтобы круги перед глазами и ничего вокруг не видеть и не слышать — нет, такого с ней прежде не случалось.