Скажут: „Он в этой книге несет нам все свои старые травмы и неприязни”. По меньшей мере не спорю. „К чему смолоду привык...” Ясно, что я дитя той эпохи и меня не обошли ее коллективные страсти».
Марек Радзивон. Ивашкевич. Писатель на фоне катастроф. Глава из книги. Перевод и вступление В. Хорева. — «Иностранная литература», 2011, № 10 .
Свидетельствую: нынешний директор Польского культурного центра, театральный критик и переводчик Марек Радзивон — один из самых энергичных и последовательных «болельщиков» за полнокровную популяризацию современной польской культуры, за уничтожение мифолого-идеологических клише, мешающих цивилизованному отношению к историко-культурному наследию своего отечества. И очень обаятельный человек.
Его книга об Ивашкевиче столь же необходима, сколь и сегодняшние монографии и статьи у нас, скажем, об Александре Твардовском. В сочувственном вступлении к этому труду о великом польском литераторе, человеке огромной и трагической судьбы, читаем: «В 80 — 90-е годы Ивашкевич подвергся ожесточенной критике наиболее радикальных антикоммунистических критиков и публицистов за „сервилизм” по отношению к властям ПНР. Но свою миссию посредника между писательской средой и властными структурами он выполнял сознательно, потому что ему не были безразличны судьбы Польши и ее культуры. Он упорно отстаивал интересы писателей в бесконечных тяжбах с чиновниками от культуры, хотя ему и приходилось идти на уступки и компромиссы, навлекая на себя упреки коллег по писательскому цеху. Об этом свидетельствуют факты и документы, приводимые М. Радзивоном, попытавшимся дать взвешенную оценку публичной деятельности писателя. Трудно, правда, согласиться с его мнением о том, что в 70-е годы Ивашкевич „не сориентировался во времени”, не выступив более резко против ограничения свободы творчества в ПНР. Но кто тогда мог предвидеть стремительное развитие событий в 80-е годы и крах „развитого социализма” в Восточной Европе?»
Наталья Рязанцева. Адреса и даты. — «Знамя», 2011, № 11 .
Из вступления: «Вот и наступило „когда-нибудь” — пора, пора уже все записать, пока не забылись адреса и даты, и пусть начитанные ученые найдут здесь штрихи к портретам, а прочие, не-ученые, прочтут непридуманный сюжет для женского романа».
И далее — воспоминания о мучительных и счастливых тринадцатилетних отношениях известного кинодраматурга с Мерабом Мамардашвили.
В этом же, тематическом ,«любовном», условно говоря, номере журнала публикуются и другие мемуары из того же «эмоционального» поля: записки Елены Трениной о любви и семейной жизни ее мамы Антонины Бохоновой и поэта Арсения Тарковского; воспоминания Ольги Симоновой-Партан о своих родителях (Е. Р. Симонове и В. Н. Симоновой-Разинковой). Читать все это, признаться, нелегко. Временами даже и неловко. И вместе с тем понимаешь: люди очень захотели высказаться, может, по разным причинам, но — захотели.
В традициях «Знамени» этот номер публично презентован (на осеннее-зимней ярмарке «NON/FICTION») и вписан в дискуссию «Эмоциональный дефицит в современной словесности» (там же). В номере есть и художественные сочинения «в тему», но «вот что еще обнаружилось в процессе отбора: самые сильные любовные эмоции запечатлены (документально) в текстах, связанных с прошлым. Мемуары, архивы, свидетельства. Письма» (Н. Иванова в статье «Запрет на любовь»).
Валерий Сендеров. Интернационалист Гитлер и патриот Сталин. — «Посев», 2011, № 10 (1609) .
«По отношению к подлинно великой Германии нацизм оказался в положении комически-сложном. Идеология вынуждала гитлеровцев к сооружению пантеона исключительно из своих . Но каково же этих своих было им цитировать и читать! И вот, не сдержавшись, официозный идеолог, „спец по Ницше” Альфред Боймлер объявляет своего подопечного сознательным предателем . За франкофильскую позицию философа во время франко-германской войны. Советские „теоретики” справлялись с обрабатываемым материалом более умело…
Гитлеровская идеология была экзотичной, но тощей похлебкой. Из вульгаризованной восточной мистики, французского плебисцитарного народолюбия, немецко-русско-английского антисемитизма… Идеи космополитического национализма поддерживали совсем другие круги: их развивала консервативная культурная элита. Внесшая свой вклад в становление системы, быстро порвавшая с ней — но сохранившая в Рейхе некоторое влияние. „В центре столкновения стоит вовсе не различие наций, а различие двух эпох, из которых одна, становящаяся, поглощает другую, уходящую… Метафизическая, то есть соразмерная гештальту, картина этой войны обнаруживает иные фронты, нежели те, которые могли открыться сознанию ее участников”. Так писал, например, Эрнст Юнгер (см. о нем выше, у Г. Ишимбаевой. — П. К. ). Легко понять, какой крамолой было это „неразличие наций” с точки зрения партийного канона. „Господин Юнгер влезает в область, в которой легко не сносить головы”, — предупредил писателя гитлеровский официоз».
Читать дальше
