Не следует ждать, что ее образ станет предельно ясным или же все спишется на психологический крен. Франсуаза, понятно, не только грыжа. Для Адмиралова это собеседник, который всегда с тобой, вдохновляющая муза, помогающая постоянно возвращаться к себе и подтверждать собственное существование. Франсуаза даже фигурирует в одном из стихотворений Адмиралова. Именно ей герой рассказывает обо всем, что происходит в Индии. Синдром Франсуазы — это одновременное расширение личности и попытка найти единение, удостовериться в подлинности мира. В Индии, когда Адмиралов переполняется впечатлениями, он все меньше вспоминает о своей «спутнице». Более того, в стремящейся к внутренней гармонии стране Франсуаза все меньше проявляет себя через боль, еще раз подтверждая свою психосоматическую природу.
Роман называется «Франсуаза, или Путь к леднику» — грех было бы проигнорировать такое соположение. К леднику герой в конце концов направляется, чтобы встретиться с Гириш-бабой и избавиться от грыжи (и от Франсуазы). Ледник — что-то холодное, величественное, с ветрами и свежим воздухом вокруг. Тот, к которому в итоге подходит Адмиралов, — не просто туристическая достопримечательность — это исток Ганга и место медитации Гириш-бабы, точка ясности и обновления. Символическое убийство Франсуазы — сущности вспомогательной — должно состояться в месте обретения гармонии, что вроде бы логично — более ее присутствие не требуется.
Возможно, избавление от грыжи все же не приведет к исчезновению Франсуазы. «Грыжи нет, а синдром-то остался… И он словно в воздухе подвешен, этот синдром. И чувствует наш герой себя опустошенным. Стало не хватать в жизни чего-то. Нет грыжи любимой, а синдром-то есть! И вот у него отношения того же рода возникают с самим синдромом…». Тем более от Франсуазы есть своя польза — ведь это именно она привела Адмиралова к леднику…
Завершилась ли авантюра Адмиралова успехом, мы не узнаем. Автор проделывает после упомянутой главы изящнейший кунштюк, перелицовывающий все ранее прочитанное. Имеющийся сюжетный трюк можно соотнести с содержанием другого нетривиального травелога — «Фесом» Глеба Шульпякова, но в романе Носова меньше однозначности и больше положительных перспектив. Так же неожиданно оказывается, что, возможно, не было никакой Индии. Вернее, была, но Адмиралов был ее единственным гостем. И эта Индия — совсем не та, в которую мы можем полететь самолетами «Аэрофлота».
Роман удивляет, но действует еще до того, как ты разгадаешь все ребусы. И дело не в том, чтобы не понять, при чем тут грыжа и откуда столь странная любовь. Фокус в ином: думая об этом, ты все внимательнее вглядываешься в роман, сопоставляешь сюжетные линии, собираешь подсказки… Франсуаза — провокация, и для героя и для читателя.
Александра ГУСЬКОВА
«Я прожил жизнь в ширину…»
Сергей Гандлевский. Бездумное былое. М., «Corpus», «Астрель», 2012, 160 стр.
До колючих седин доживу
И тогда извлеку понемножку
Сотню тысяч своих дежавю
Из расколотой глиняной кошки.
Сергей Гандлевский
Начнем разговор о книге воспоминаний Сергея Гандлевского его же собственными словами: «Я прожил жизнь в ширину, а для глубинного измерения в моем распоряжении был я сам — с меня и спрос. Для писателя, каким я мечтал бы стать, такой образ жизни, может быть, и не плох. Все, что я повидал „в людях”, я повидал в роли дилетанта. Мою прямую работу — таскать тяжести, разбивать лагерь, рыть землю и бурить ледник — профессионалы-ученые делали лучше меня. Но в таком стороннем, не вконец профессиональном взгляде, мне кажется, тоже что-то есть. Мне кажется, я научился чувствовать и ценить это и в литературе, как примету какой-то человеческой и правильной уязвимости и незавершенности». Это своего рода квинтэссенция всего текста. Здесь и указание на принадлежность к «поколению дворников и сторожей», и слегка ироничный, вернее — самоироничный тон, и мысль о человеческой уязвимости... Но обо всем по порядку.
«Бездумное былое» — весьма любопытный случай. Сиквелы и приквелы для голливудского кино дело обычное, а здесь перед нами — их литературный аналог, причем в мемуаристике. Первая попытка мемуарной прозы (пусть и беллетризованная, но сомневаться в невыдуманности историй все-таки не приходится) была предпринята Сергеем Гандлевским в повести «Трепанация черепа» (1996). И теперь, с выходом «беглых мемуаров», эти две небольшие книжки составили своего рода дилогию. Жизненные этапы, описанные в «Трепанации черепа», в «Бездумном былом» упоминаются вскользь: к чему повторения? Тем более что и главный герой повести смыкается с автором (как и лирический герой в стихах), да и другие — те же самые: «Все „Континенты” шли через Кенжеева, и до меня очередь не дошла. Он Сопровского больше любил, а меня за дурачка держал, татарчонок». Или: «И под невинным предлогом и скорбным материнским взглядом мы выскальзываем из дому, и от универсама на „Юго-Западной”, отоварившись, я звоню Пахомову и беру его силой, без экивоков» («Трепанация черепа»). Но ритм двух книг очень разный: «Трепанация…» написана рвано, динамично, текст словно пульсирует в такт головной боли. Мемуары «Бездумного былого» (явная отсылка к герценовским «Былому и думам»), при всей своей отрывочности и конспективности, размеренны, плавны и более взвешены.
Читать дальше
