Русские «деревенщики» говорили о конце многовековой эпохи, о гибели уклада: «Прощание с Матёрой», «Прощальный поклон» и даже новое воспитание — «по доктору Споку». Украинские авторы — все как один! — настойчиво декларируют живую непрерывность опыта, преемственность, конца которой быть не может.
В прозе «деревенщиков» повествователь по сути совпадает с героями: автор отождествляет себя с оплакиваемой погибающей деревней. Украинские писатели прекрасно сознают, что они — городская интеллигенция, и «семейный», родовой опыт позволяет им выйти за рамки опыта личного и таким образом — дать голос «немым» стратам, чтобы они сами смогли услышать себя и другим поведали. «В нашей жизни есть некие вещи недалекого прошлого, о которых людям надо начинать рассказывать с азов, рассказывать на пальцах, возможно, по буквам» [46] (Матиос). Так что «деревенской» эту прозу можно назвать не более, чем, скажем, «Буранный полустанок».
И наконец, деревенская проза в России — что-то вроде экзотики: слишком велик разрыв с остальным культурным контекстом. У нас такой пропасти нет: у огромного количества горожан сельские корни не оборваны, а те, кто таких корней не имеет, в сельской среде не ощущают себя пришельцами из иной культуры. Массовая (индустриальная) урбанизация у нас — дело сравнительно недавнее, вместе с тем украинская традиционная культура в значительной степени была урбанизирована уже на ранних этапах (XV — XVII века). Многие столетия переходной ступенью между селом и городом были местечки, густо покрывавшие всю территорию страны. Достаточно сказать, что с XIV по XVIII век около полутора сотен городов и городков Украины получили магдебургское право!
Пожалуй, если взглянуть на русскую литературу рубежа XX — XXI веков, интонационно к украинской прозе «живой истории» ближе всего «роман-идиллия» Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени» — светлое, в общем-то, повествование о страшной эпохе, даже финал которого («И все они умерли») не подводит безжалостную черту. Может быть, «Букер десятилетия», врученный роману, как раз и свидетельствует о потребности наконец-то осознать историю не как череду трагических разрывов, а как связь и память.
Мы назвали только некоторые, наиболее показательные украинские тексты о «живой истории» — на деле их куда больше. Так и происходит: коллективным усилием, из множества частных и местных историй создается единая Украина — не только в пространстве, но и во времени.
[29] Герой Роберта Говарда был, помимо прочего, гетманом козаков «с реки Запорожки» (Zaporoska river).
[30] П у ш к и н А. С. Полное собрание сочинений. Т. 7. М. — Л., 1949, стр. 535.
[31] В англоязычной традиции разделение это проводится и терминологически. «Уэверли» для Скотта — novel, но «Айвенго» — romance .
[32] «Уликовая парадигма» Карло Гинзбурга «ориентирует познающего субъекта на выработку в себе чувствительности к звукам и запахам, к индивидуальным случаям и ситуациям, к незначащим, на первый взгляд, документам и на умение с помощью этих улик „дешифровать реальность”. Уликовая парадигма, таким образом, как индивидуализирующее знание, всегда антропоцентрична и этноцентрична» (К у к а р ц е в а М. Комментарии. — М е г и л л А. Историческая эпистемология. М., 2007, стр. 464 — 479).
[33] См. «Сны о минувшем» — «Татьяна Кохановская, Михаил Назаренко: Украинский вектор» («Новый мир», 2011, № 6).
[34] См. также: Б а к Д. Карпатский блюз с перцем и кровью. — «Новый мир», 2008, № 12.
[35] .
[36] (пер. Т. К., М. Н.).
[37] . mariamatios.com.ua/zm/nterv_yul>.
[38] В двуязычном издании «Солодка Даруся / Даруся сладкая» (Л., 2010).
[39] Всего один пример, связанный с культурными реалиями: «от Рождества до Рождества» — совсем не то же, что «вiд РЁздва до РЁздва». В России Рождество окрашено «постперестроечными» ассоциациями и связано скорее с образом Санта-Клауса, чем с колядками, тогда как «РЁздво» — и христианская мистерия, и точка, обозначающая начало и конец вечного годового круговорота жизни (причем речь не только о сельском мировосприятии), и даже часть украинства как такового.
[40] С этим явлением сопоставимы, если обращаться к русским аналогам, скорее «оттепельные» повести Солженицына, рассказы Варлама Шаламова или более поздний «Тяжелый песок» Анатолия Рыбакова; применительно к современности — повести и романы Маргариты Хемлин, воскрешающие «запретную» в позднее советское время «еврейскую» тему. (Прим. ред.)
Читать дальше
