КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ
«Шапито-шоу»
Похоже, я становлюсь брюзгой. Вот в кои-то веки снимут в России неглупое, стильное, веселое кино, ловко скроенное и крепко сшитое; народ счастлив, а по мне опять все не так. Это я про «Шапито-шоу» Сергея Лобана.
Нет, картина и правда незаурядная. Must go, как говорится. Получите массу удовольствия.
А я тут в уголку посижу, поворчу.
Кино в России (как и во всем мире) делится на коммерческое, фестивальное и экспериментальное (авангардное, тусовочное, неформатное или, как у нас это называлось в 90-е годы, «параллельное»). Иной раз случаются чудеса, и лента, сделанная на коленке без денег группой каких-нибудь фриков, вдруг попадает в широкий прокат и производит эффект разорвавшейся бомбы. На Западе это обычно происходит, если начинающим авторам удается за три копейки всех до смерти напугать (как это было в свое время с «Ведьмой из Блэр», а не так давно с «Паранормальным явлением»). У нас причина иная. Параллельные опусы делаются событием, если уровень бреда в общественной жизни как-то сам собой достигает тех веселых высот, где гнездятся птички божии — безбашенные художники-авангардисты.
Так получилось и с дебютным фильмом Сергея Лобана «Пыль». 2005 год. Всех, кого надо, уже посадили и равноудалили, стабильность, общественный договор: «Мы вас кормим, а вы закройте глаза, заткните уши и забудьте, что у вас есть мозг» — согласован и принят обеими сторонами: властью и населением. Все довольны. И вот этому социуму подсовывают под нос трехкопеечное зеркало «Пыли», где он вдруг узнает себя в образе раскормленного 30-летнего младенца по имени Леша с нелепыми патлами вокруг лысины, со свисающими «женскими» сиськами, в дурацких очках и в футболке с котиком — «унисекс». Бабушка — старушка железной советской закалки — водит его за ручку, кормит сосисками и одевает из секонд-хэнда; сам он на досуге клеит пластмассовые самолетики, а на работе клепает игрушечные пластмассовые пистолеты, косноязычно обсуждает с другом — таким же задротом — музыкальные клипы, которых оба не видели, и пребывает в счастливом анабиозе, пока «кровавая гэбня» не втравливает его зачем-то в некий таинственный эксперимент.
Суть эксперимента в фильме намеренно не разглашается, но можно предположить, что целью было — проверить (на всякий случай), чего можно ждать, если в эту сонную гору живого жира внедрить хоть какое-то стремление, желание, пафос и смысл. Результат превосходит все ожидания и оказывается сродни Большому взрыву. В темной комнате в колеблющемся зеркале раздетый до трусов Леша видит свое идеальное «я» — сильное, прекрасное, мужское мускулистое тело — и влюбляется в этого совершенного «себя» со всей силой неукротимой нарциссической страсти. И дальше Леша мечется, как бешеный слон, пристает к прохожим на Поклонной горе, видя в каждом свое идеальное тело. Его заносит то в «качалку», то в ночной клуб, но накачать и «натанцевать» такое тело естественным путем нереально. И потому Леша снова и снова ломится в подвал, где проводился эксперимент. «Кровавая гэбня» стоит на страже и не пускает. Больше того — запугивает Лешу, гнобит, избивает, грозит тюрьмой... И лишь с помощью бабушкиных тертых друзей-диссидентов, переодевшись в женское платье (чтобы уйти от слежки), через катакомбы гинекологической клиники Леша достигает заветной лаборатории и имеет там разговор с «богом» в исполнении Петра Николаевича Мамонова.
Разговор выходит, надо признать, довольно бессодержательным. Во-первых, «бог» устал и вообще уже умер; во-вторых, у него какие-то обязательства перед государством и он не может Леше всего рассказать; а в-третьих, Леша его и не слушает. Игнорируя невнятные пояснения, предостережения и горькие упреки «бога»: «Ты — пыль! Понимаешь, — пыль! От тебя никакого проку», — Леша просто молча раздевается до трусов и просится в темную комнату, где он наконец обретет свое прекрасное «я». «Бог» сдается, и Леша уходит в магическую темноту. Там происходит странное. В зеркале отражается голый жирный герой, рядом с ним бабушка. Перед ними кривляется жуткий, как сама Сатана, Петросян. На Петросяна по телику смотрит, похоже, и «бог».
Однако подлинный финал фильма — не предполагаемая смерть Леши (которому «бог» пророчит конец подопытного хомячка, так и не смогшего оторваться от «клавиши удовольствия»), и не смерть «бога», и даже не смерть искусства, которую воплощает собой Петросян. Подлинный финал — песня Виктора Цоя «Перемен!», которую гениально исполняет на титрах глухонемой «певец» Алексей Знаменский (голос Цоя звучит за кадром, а в кадре на темном фоне страстно жестикулирует юноша в черной рубашке, так что видны только бледное, решительное лицо и летающие белые руки).
Читать дальше
