Позиционирование литературно-цеховое тоже определяется ближе к завершению книжки. В «Интермедии» — попытка обозначить, кто задает тон в современном литпроцессе. Автор не переходит ни на личности, ни на узнаваемые сообщества внутри цеха, зато изящно распределяет роли в крикливом поединке регулярных метров и Свободы Верлибровны. Застольная ругня в трапезной Поэзии персонажей Анапеста, Ямба и Хорея не менее и не более комична, чем прозаичная скороговорка Свободы Верлибровны. Последняя, воплотившись в фактурно-натуралистичном столбике реалий и разговорных штампов, получает от «режиссера» досадливый тычок:
— Ах,
я так
облопалась
арбузом
что меня
неимоверно раздуло
Припоминаю один случай
в Киеве
в 1973 г (гэ)
Таксист мне и говорит
отгоняя мошку
и энергично куря сигару…
<���…>
Cвобода Верлибровна…
Чево?
Заткнитесь.
А за окном плыл снежок,
и прогрохотала телега.
Не верлибр, по всей видимости, плох (автор с явным любованием вводит его в финале стихотворения), а пустота, подменяемая жвачкой бытовых стимулов-реакций.
Поэзия Нитченко работает с привычным для модернистской поэтики выверением и одновременно оптическим смазыванием границ «я» и мира. И мир и герой лишены социальных и политических, исторических примет. Стихи о смятении человеческого духа перед собственным величием и ничтожеством, крупноплановая фиксация этих неприятных узнаваний — все это могло и появлялось с разной периодичностью у европейцев в эпоху Паскаля, сличавшего Вселенную и орбиты кровотоков клопа, у ирландцев и валлийцев прошлого века (Джойс, Томас, Беккет), у немцев и австрийцев (Бенн и Рильке), у нас — в неизмеримом количестве и разноголосом качестве. Онтологизм Нитченко озвучивает типологические переклички с сыплющими жуками садами Пастернака, зинзиверами Хлебникова, травами-кузнечиками Арсения Тарковского, айзенберговой тишиной, «пломбирующей рот». «Комариный звенит князь»: большое и малое мандельштамовой зоркой поэтики находит у Нитченко очевидное для читателя сродство. Что же до современников, «мирное» сосуществование которых иронично прописал автор («Как современники не нравятся друг другу…»), речь так или иначе упрется в наследование мощной тютчевской онтологической традиции и европейского модернизма.
Голос, аутентичная интонация — то, что есть в неровно пульсирующих стихах Андрея Нитченко. Экспрессионистская графика образов адекватно уложена «в кузов пуза» чуткого русского стиха: сложных дольников («Под мостом тепловозы растянуто дышат…»; «И перехватит дух — как странно: умереть…»), акцентного стиха («Жук», «В один из дней на странный звук…»), верлибров («Инта», цикл «Дом», «Интермедия»). Белый стих так же органично живет здесь, как рифмованный, но и тот — чаще без классической регулярности, без классической строфики. И уж не знаем, насколько это уместно, но «насекомая» тема, столь прочно поселившаяся в стихах Нитченко и столь упрямо отстукивающая тихий ботанический бунт, в пику «гражданскому» тренду, навеяла образ лесковского Левши. Этот стук-перестук достоверен. И кропотливая работа маленького человека над тонкими материями для чего-то ведется, но она не сразу, не сразу видна.
Вера КОТЕЛЕВСКАЯ
Ростов-на-Дону
У м б е р т о Э к о. Пражское кладбище. Перевод с итальянского Елены Костюкович. М., «Астрель», «Corpus», «АСТ», 2011, 560 стр.
Сегодня для того, чтобы писать о «еврейском вопросе», требуется если не мужество, то некоторая решимость. Тема эта, при всей ее расхожести, остается крайне чувствительной. Разгуливая по этому полю, все время рискуешь взорвать если не мину, то хотя бы очень громкую хлопушку. Впрочем, нынче шум по поводу, скажем, неполиткорректности может скорее соблазнить, чем устрашить. Достаточно вспомнить Дмитрия Быкова, который в «ЖД» позволял себе весьма острые высказывания относительно «еврейского коллектива» и отдельных его представителей — правда, с интонациями, которые можно было счесть самоироничными. Двусмысленная эта стратегия оказалась успешной.
«Пражское кладбище», последний роман Эко, — случай, конечно, другого рода. Автор как будто ничем не рисковал, взявшись за — какое уже по счету — разоблачение пресловутых «Протоколов сионских мудрецов». Однако, как пишет в предисловии к русскому изданию переводчик книги Е. Костюкович, недовольство романом было неожиданно высказано в некоторых еврейских кругах — автор, дескать, недостаточно явно дистанцировался от антисемитской риторики, присутствующей в тексте. Ну, на мой взгляд, это явная недооценка интеллигентности читателей.
Читать дальше
