Я не раз уже писала, что когда ностальгия такого рода распространяется на всю нацию, — это тревожный симптом. Единственное, что мы, граждане бывшего СССР, можем сказать себе в утешение, — это то, что, оказывается, ностальгия такого рода присуща не только нам. Американский фантаст Дэн Симмонс, автор знаменитого «Гипериона» и не менее знаменитых «Террора» и «Друда...», выпустил новый роман «Флешбэк», где на наркотик, позволяющий заново переживать счастливые моменты прошлого, оказывается подсажена вся постапокалиптическая Америка.
С нами, однако, сложнее. Поколение, сформировавшееся при «совке», или, выспренно говоря, «рожденные в СССР» испытывают уж совсем парадоксальную форму ностальгии — ностальгию по будущему.
Причина понятна. Дело в том, что одной из мощных идеологических морковок, подвешенных у нас перед носом, было обещание блистательного, прекрасного будущего: небывалого могущества нового человека, покорения космоса, достижений науки, чуть ли не бессмертия — и все это в прекрасном радостном мире свободного труда всех на радость всем.
В такой цели самой по себе ничего плохого нет, напротив, — прекрасная цель, цель, скажем так, достойная хороших людей, прекрасная перспектива для приложения сил, для надежд и их, казалось бы, непременного осуществления. И это будущее, что важно, было как бы общим, одним на всех. Прекрасное будущее всего человечества. Понятно, что вроде бы и не очень верилось. Но где-то в отдалении эта цель все же маячила. И фантастика — эта религия советских интеллигентов — ее подпитывала.
Когда эту, одну на всех, цель у постсоветских людей отняли, в качестве компенсации выдвинулись иные цели — от строительства светлого будущего в одной отдельно взятой семье (фирме, компании и т. д.) до спасения души. Не стало одного — общности. Выспренно выражаясь, Плеромы.
Попытки отдельных наших энтузиастов воскресить эту Плерому, вернув, скажем, мыслящей части социума интерес к космонавтике — интерес и вообще к космосу как возможному выходу из тупика, в котором пребывает сейчас европейская цивилизация и европейская мысль, и к России как инициатору космической экспансии, выглядят, увы, трогательно старомодными. О каком энтузиазме, о каком пафосе может идти речь, когда, фигурально выражаясь, нам на голову то и дело валятся продукты нашей космической индустрии?
От этой — фантастической — вышедшей в космос Великой России (как бы идеологической преемницы СССР), а то и космически воскрешенного СССР отчетливо несет нафталином. Без всеобъединяющей общественной идеи такие построения невозможны, но именно с идеологией-то как раз проблемы… Треш такого рода тем не менее довольно популярен. Хотя и в меньшей мере, чем истории про «попаданцев», которые, провалившись в наше родное прошлое, демонстрируют недюжинную хитрость, силу, ловкость и способность к адаптации, — если все эти попаданцы применили бы их здесь, мы бы уже жили при коммунизме. Или — если бы они употребили эти способности исключительно на себя, они бы катались на лыжах в Куршевеле, создав на трассах немалую толкучку.
Остается ностальгировать по «прошедшему будущему» в его неподдельном, аутентичном виде — то есть перечитывая любимые книги и пересматривая любимые фильмы. Причем проделывая все это с изрядной долей горечи и разочарования. Недаром ностальгия по неслучившемуся будущему, по замечательному миру «Полдня...» Аркадия и Бориса Стругацких породила в постсоветское время всяческого рода оммажи и фанфики, объясняющие, что «все было не так, как на самом деле, а гораздо, гораздо хуже».
Но я сейчас не о Мире Полдня, хотя и о нем тоже. Я о телесериале «Этот фантастический мир». Уж если ностальгировать, то на полную катушку!
Поклонники и так все знают, но остальным напомню.
Сериал этот демонстрировался по телевизору с 1979 по 1990 год (иными словами, чуть ли не до конца СССР) и был беспрецедентным опытом такого рода. Поначалу передача задумывалась как телевикторина для подростков (актеры разыгрывали некие фрагменты известных фантастических произведений, а школьники-зрители должны были угадать, что за фрагменты и откуда). Затем от этой идеи отказались — сериал пошел в сторону усложнения, что вообще-то бывает редко, чаще — наоборот. Вести программу был приглашен космонавт Георгий Гречко, и как же умно, непринужденно и — мы тогда еще не знали такого слова — харизматично это у него получалось! И если в качестве первых фрагментов для передачи в стиле «а ну-ка отгадай!» использовались Жюль Верн и Герберт Уэллс, то впоследствии предпочтение отдавалось вещам более сложным и неоднозначным. Например, уже в третьем (1980 года) выпуске демонстрировались фрагменты из «Блистающего мира» Александра Грина и «Малыша» Аркадия и Бориса Стругацких: и Грин с его умеющим ни с того ни с сего летать героем воспринимался стражами идеологии несколько напряженно, и «Малыш» даже по нашему времени вещь таинственная и сложная.
Читать дальше
