Оптимистичная дура читала, как пономарь, про Красные ворота и про “...инвалидам, пожилым людям, пассажирам с детьми”.
Итак, что делать?
Можно, конечно, понадеяться, что именно в этот момент Наташе отказывают в визе, но это же смешно. А что. И в храм зайти, где Пушкин венчался, и свечку за это поставить. Ха. Бред.
Был в принципе и аварийный вариант, о котором он как-то старался и не думать, но в конце-то концов — нельзя, оцепенев, наблюдать, как так вот просто уходит любимый человек. Надо дергать за все рычаги, за которые только можно... и, наверное, нельзя.
Парень знакомый, учились на одном потоке, летом — едва вручили дипломы — покидал в сумку минимум вещей, сделал ручкой всем — родителям, друзьям, стране — и умотал в никуда. Буквально. Тоже в Штаты, но там его никто не ждал, и только полулегальная, полубомжеская жизнь без целей, с каким-то, условно говоря, подметанием улиц. Так, может, подгружать полярной белизны картофель в раскаленные масла фастфуда — его мечта? Едва ли. Мечты, наверное, не было. Просто полярная, опять же, свобода, когда нигде и ничего не держит. Но у Паши есть хотя бы цель. Поломать об колено всю свою жизнь, всех бросить — ради того, чтобы быть рядом с Ней. Все отдать ради этого, и хоть машины мыть, хоть развозить пиццу, забыв себя и все свое прошлое, как манкурт.
Он, Паша, сможет?
Павел Николаич летит на Марс. С концами.
Глаз неприятно зацепился за английские слова: две доски благородных металлов, “roubles only / только в рублях” и “Здесь жила Любовь Орлова”, соседствовали на одном доме...
Это все жизнь мстит ему, потому что нельзя предавать мечты. Он не стал кем хотел, побоялся амбиций, целей, и вот результат, он никто, а Наташа строит свое будущее, а он... А он — никто, так чего же путаться под ногами.
Началось классе в девятом. Все сошлось: и невинный поначалу интерес к зодчеству, с пыльными зеркальными плитами — томами из юношеской библиотеки, и успехи в черчении, и... Желание стать архитектором родители вроде поощряли — так удивленно, благожелательно. Архитектурное отделение в политехническом было столь устрашающе серьезным, что на многочисленные курсы можно было бегать хоть сызмальства — и все равно торчать там до ночи, с переменным успехом. Паша и торчал. К сожалению, было оно и устрашающе “мажорским”.
Десятый класс. Одиннадцатый. Благодушие сменялось неврозом. Мать паниковала все больше, суетилась, убивалась: армия, не поступит, не расплатятся. Слабые попытки отца успокоить только подливали бензина в телефонные костры — и Паша, белея, вынужден был вечерами слушать все это из-за стены.
Напряжение росло, росло, чем-то должно было кончиться. В прекрасные новогодние каникулы, поздним огнистым вечером, вдыхая нашатырные звезды, Паша, слегка возбужденный вином на вечеринке, переходил дорогу, и...
Машины пронеслись мимо, обдав мелкой гадкой взвесью: Москва разродилась кислым октябрьским дождиком. На перекрестке разливались то зеленые, то красные моря, и Паша тяжело, на пятках, перешел. Ноги все равно промокли. Плевать. В испорченных кроссовках он прошагал через Красную площадь и свернул на набережную, повинуясь загибу кремлевской башни, ее чересчур истертым кирпичам.
Шел очень долго.
Вдали, в Котельниках, маячила и совершенно не темнела от дождя высотка, этот социалистический Гауди. Похожа на гигантский сталактит, с продуманной вымытостью каждой морщинки. Но сталактиты же растут вниз?.. Значит, это Паша как летучая мышь — смотрит на него вверх ногами.
Он мог и не смотреть. На курсах он рисовал раз перспективу этого ансамбля Д. Н. Чечулина.
А что же с новогодней аварией? Счастливый раззява, Паша шагнул под джип, и пластмассовый бампер, фальшиво надутый, хрястнул посильней ноги. Нет, ничего страшного, обошлось, и ночью полные ужаса родители уже забирали его — веселого и виноватого. Врачи “скорой” и гаишники шатались по приемному покою, хамоватые и брезентово-мешковатые, как сантехники.
Но не все оказалось так счастливо. Перелом, выяснилось, коварный, со спицами и желтыми жидкостями, чудовищно утомительный. Больничный месяца на три. Никакой учебы, никаких курсов. В принципе — Павел мог бы. Он мог бы рвануть, наверстать, подтянуть, взять эту преграду — архитектурный. Но невозможно было ни на что решиться в этом кошмаре, ибо мать в голос рыдала: все, конец, школу не закончит, никуда поступить не сможет; армия; дедовщина; Чечня. Подключались все педагогические связи, Паша сдался на милость победителю и только угрюмо сопел, посещая лечебные процедуры, схожие с шарлатанством.
Читать дальше
