По весне живые мощи сохнут о высоком,
ствол березы, тоже тощий, истекает соком.
Камень вроде занавески прячет сцену драки,
а над камнем пляшут бески [1] , белые во мраке.
И с солдатами матросы в припортовом сквере
бляхами решат вопросы на своем примере.
Грохот пенного прибоя и сердцебиенье,
школьный тренинг мордобоя, кол за поведенье.
Всем на свете, мандолина, птице ли, скоту ли,
дан фонтан адреналина, пять по физкультуре.
Рыбозаводской поселок
пышнотелых телок.
Ноет сердце, кантилена, каменный осколок.
Эти девки, эти тетки сами с голосами,
и курсанты мореходки машут палашами.
Круглый год идет путина, вылов комсомолок,
мандолина, мандолина, темный переулок,
и когда затихнут склянки и ночная птица,
кроме нежной итальянки, ничего не снится.
Света нет, трепещет свечка, тремоло ночное,
тихий треск, играет печка что-нибудь печное.
Ах, Сильвана Пампанини, девушка простая,
произросшая из пиний, книжек не читая.
Звонко брызжут, мандолина, звезды из-под весел.
Фантастический мужчина поматросил — бросил.
О, удел фотомодели, бедная харизма,
бесы в черно-белом теле неореализма.
Уроженцы океана,
внуки балалайки —
за тебя воюют, Анна,
уличные шайки.
Ах, утраченные грезы
выпали, как сажа
на железные березы
местного пейзажа.
* *
*
От русской народной сказки
останется для острастки
кому-то веленье щучье,
кому-то — хотенье сучье.
Сидеть бы себе на печке,
но два существа на встречке
разъехаться не сумели —
и кончен сюжет Емели.
Беспутно лихое слово,
но пользователя лихого,
уйдя в глубину портала,
молитва не покидала.
— Меня без тебя не станет.
Лишь ветер перелистает
открытую книгу жалоб.
Меня без тебя не стало б.
Винодел
Князь Голицын большое вино создает,
Лев Сергеич по делу гуляет и пьет.
Старше рода Романовых только один
древний род, и в начале его — Гедимин.
В подземелье огромная люстра зажглась,
серебром и свечами сияющий глаз.
Здоровяк в армяке, завсегда ни в глазу,
он копает подвалы, разводит лозу.
Серсиаль, Изабелла, Мальбек, Шардоне,
Альбурла, Катауба, Мерло, Каберне.
На французском наречье легко говорит,
римским правом владеет, как люстра горит.
Нос воротит от духа сивушных бород
благодетель и мот, говорун и банкрот.
Наше дело шампанский восторг создавать
и не наше призвание им торговать.
На чужбине в чести Траминер и Гренаш,
там понятья не наши и климат не наш.
И глядит прародитель его Гедимин
на тоннели его и коллекцию вин.
Из удельных имений погонят его,
на уступе скалы похоронят его.
Наступает в России 17-й год.
Торжествует революционный народ.
Водки нет, потому как не выращен хлеб, —
разорили подвалы, порушили склеп.
Не о том ли мечтал, не того ли хотел?
Наконец свой народ напоил винодел.
Монтобан, Саперави, Мурведр, Семильон,
Ркацители, Альбилло, Кишмиш, Совиньон.
* *
*
Памяти Я.С.
Ну, правда, выйди за жокея, когда меня свезут в тюрьму.
Его достоинств не имея, я благодарствую ему.
Я вас, подруга, познакомил, когда ходил на ипподром.
Я познакомил вас, подруга, и дай вам бог, не надо драм.
Он ловкий парень, сильно юркий, и прирастает ко хребту
неалхетинской сивки-бурки, и набирает высоту.
Лети, куда меня не просят. Там жены серебрятся те,
кто, проливая слезы, носят лишь херувимов в животе.
Упала тяжкая подкова
на Ярослава Смелякова.
В какой-нибудь эпиталаме большой певец вернейших баб
Читать дальше
