Каурисмяки — видит и дает шанс увидеть каждому зрителю, достигая этого посредством простого с виду, но по существу виртуозного фокуса.
В обычной жизни мы воспринимаем ближнего сквозь бойницы надежно укрепленного «эго». Моментально, на уровне подсознания считываем, кто перед нами — предмет зависти, источник угрозы или тот, кем можно попросту пренебречь (ну или вытереть об него ноги, если приспичит). Так вот, Каурисмяки, все персонажи которого из разряда «никто и звать никак», первые пять — десять минут каждой картины заставляет нас медитировать — просто смотреть, как до смешного некрасивые персонажи безо всяких социальных амбиций работают, едут в транспорте, едят, пьют, курят… На уровне ритма, бессознательных психофизических подстроек режиссер заставляет нас втянуться в их существование на экране, и мы вдруг понимаем, что нам оно интересно. Что оценочные стереотипы куда-то исчезли, а вместе с ними — привычное напряжение, страх, тяжелые, как броня, инструменты защиты. Вдруг ощущаешь невероятную легкость, улыбку на лице, крылышки за спиной. И что бы там дальше ни происходило, какие бы страсти-мордасти по сюжету ни разворачивались, тебе в любом случае уже даровано в качестве бонуса счастье соприкоснуться с самим собой, близкое к ощущению благодати.
При этом Каурисмяки чужда абсолютно любая религиозная риторика. В основе его взгляда на человека лежит концепция своеобразного пролетарского руссоизма. Каждый от природы благ и самодостаточен и способен сохранить верность себе при условии соблюдения главной заповеди: «не возжелай лишнего». Для счастья человеку нужны: достойная работа, любовь, друзья, кусок хлеба, крыша над головой, желательно собака, ну и немного музыки…. Все, что сверх того, — от лукавого. Потребительский угар, искусственные потребности, гламур, престиж, равно как и СМИ, банки, вездесущая бюрократия, — все это инструменты контроля, способ превратить человека в раба.
В молодости Каурисмяки был злым анархистом и не препятствовал своим героям мстить циничному социуму, отбирающему критически необходимое любому человеку для жизни. Ограбленный безработный шахтер в фильме «Ариэль» без тени сомнения шел грабить банк. Несправедливо уволенная кассирша в картине «Тени в раю», не задумываясь, прибирала к рукам железную коробку с деньгами. А оскорбленная «Девушка со спичечной фабрики» из одноименного фильма бестрепетно сплавляла на тот свет не только бросившего ее любовника, но и вообще всех, кто под руку попадется. Однако с годами, повзрослев, помудрев, Каурисмяки стал уповать больше не на месть, а на пролетарскую солидарность. Его лучший фильм зрелого периода «Человек без прошлого» (2002) — восхитительная утопия, история простого работяги, который, уехав из дома на заработки, получил по башке, забыл все, что с ним было раньше, и умудрился начать новую, правильную, счастливую жизнь, прямо на городской свалке обретя все, что для этого нужно, — любимую женщину, призвание, друзей, персональный вагончик и даже старомодный музыкальный автомат…
Понятно, что идеальные герои Каурисмяки пребывают в непримиримом, антагонистическом противоречии с основным трендом современной цивилизации. Но до поры до времени режиссеру все-таки удавалось сочинять истории о победе подлинной человечности над социальной шизофренией, оставаясь в рамках какого-никакого, но реализма. Для настоящего счастья настоящих людей еще находилось место, пусть и на задворках, в каких-то неприметных складках действительности. Чета безработных умудрялась с помощью друзей открыть небольшое кафе в фильме «Вдаль проплывают облака» (1996). Одинокий охранник супермаркета, подставленный циничной красоткой, отсидев в тюрьме, все-таки замечал скромную продавщицу сосисок на пустыре («Огни городских окраин», 2006). Однако проклятый постмодернистский социум — цивилизация перемещенных лиц, одноразовых изделий и потребительского безумия все эти годы неумолимо расползалась, уничтожая все ниши, где еще хоть как-то могла сохраниться благородная бедность. Почва для «идеальной человечности» постепенно сжималась, сжималась, и вот, наконец, ее не стало совсем. Так что Каурисмяки пришлось переместить любимых героев в полностью придуманный мир.
Это и произошло в фильме «Гавр».
Сам автор, я думаю, не был вполне готов к такому повороту событий. Не исключаю, что он хотел снять «Гавр» как нормальную социальную драму о солидарности маргиналов, на сей раз — с различным цветом кожи. Он даже использовал в фильме документальные кадры сноса лагеря незаконных иммигрантов в Кале. Но по ходу съемок нынешняя реальность оказывалась все время до такой степени несовместимой с внутренними задачами автора, что Каурисмяки неумолимо сносило в ностальгический, синефильский пастиш — пространство, целиком сотканное из кинематографических грез.
Читать дальше
