Скоро и конец рассказа, еще буквально три-четыре предложения.
См. также статью Дмитрия Бавильского о книге Хулио Кортасара «Письма к издателю» в августовском номере «Нового мира» за этот год.
Борис Крячко. Депутаты, инвалиды и ветераны вне очереди. — «Вышгород», Таллинн, 2013, № 4 — 5.
Ниже — кусочек из рассказа замечательного прозаика, жившего в Эстонии.
Борис Юлианович Крячко (1930 — 1998) похоронен в Пярну. Рассказ — об обитателях огромной советской котельной.
«Вибрация — наша общая пагуба. Гудит одиннадцать котлов, вертится полсотни насосов, крутится сотня вентиляторов, земля ходуном ходит, зубы стучат, волосы с расческой лезут, нервные узлы до потери болтов развинчиваются. Шуму, — хоть отбавляй; падает, падает и никак не упадет рой бомб, а все вокруг дрожит, гудит, вращается, и столько всего вращается, что из правил безопасности помнится лишь, — не совать руки во вращающиеся части механизмов. Примерно к тому же одно время звали плакаты, — их тут был целый Эрмитаж: „Не подходи, убьет”, „Не лезь в топку”, „Помни о семье” и даже „Папа, не пей”, но потом они поизносились, а грохоту с тряской не убавилось. В машинных цехах по сей день разговаривают жестами, как итальянцы или глухонемые. Каждый от шума немного контужен и туговат на ухо, — ничего с этим не поделаешь, а Рукавишников так-таки и оглох полностью. Ему теперь говори — не говори; сперва он читает написанное, а затем соображает, что к чему. Любопытно все же, как резко меняется человек с потерей части самого себя. Раньше это был вздорный, несговорчивый чудак, везде встревал, всех перебивал, а оглох — куда что делось; поскромнел, как девка засватанная. Сейчас, когда его за рукав дернут и о чем-нибудь спросят, он прикидывается, будто слышит, а разговор — умрешь послушать».
Екатерина Лубянникова. «Потому что прочесть скорее, чем выслушать…» Неизвестное письмо Марины Цветаевой 1940 года. — «Наше наследие», 2013, № 105 .
Письмо отправлено писателю, поэту, драматургу и переводчику Ивану Алексеевичу Новикову (1877 — 1959), бывшему тогда председателем Литфонда. Ну и — автору известной книги о Пушкине (на деньги от выступлений И. Н. с чтениями глав романа был построен самолет-истребитель). Новиков очень берег это письмо, оно объехало вместе с ним всю страну. В цветаеведении имя Новикова — редкость.
«<���…>Милый Иван Алексеевич,
Сегодня я отправила заявление в Литфонд, с просьбой продлить мне с сыном голицынскую путевку еще на 2 месяца. В Москве у меня ничего нет, и я совершенно не знаю, чту я буду делать, если Литфонд мне откажет. <...> О другом: если я не была на Вашем чествовании — то — были ведь только по приглашению, и я вообще слишком поздно узнала.
Узнав же — молча — от всей души Вас поздравила — и пожелала.
До свидания! Если пишу, а не прихожу, то потому что прочесть скорее, чем выслушать, а мне — сказать — труднее, чем написать.
Спасибо за все МЦветаева
P. S. Мы живем не в доме, а отдельно, и ничьего века не заживаем».
Этот текст, действительно, не похож на письмо к очередному литературному функционеру, от которого зависела ближайшая судьба Цветаевой.
… Наталия Грякалова и Евгения Иванова пишут в номере о записных книжках Блока, готовящихся к публикации без купюр (цитируется жуткое письмо управляющего Шахматовым о погроме имения), а Евг. Ефимов публикует переписку критиков-функционеров Давида Заславского и Маттиаса Гринберга-Сокольского, главным образом, о Шостаковиче и Прокофьеве.
Заславский — автор знаменитой статьи «Сумбур вместо музыки».
Юрий Манн. Еще «клочки воспоминаний». — «Знамя», 2013, № 8.
«В сентябре 1987 года Александр Межиров и я прилетели в Лондон для участия в Пушкинском симпозиуме. В аэропорту Хитроу нас встретил мужчина, стройный, подтянутый, каким обычно представляют типичного англичанина. К тому же он прекрасно, без малейшего акцента, говорил по-русски. Позднее мы узнали, что Питер Норман прожил в Москве около трех лет, служил переводчиком в английском посольстве, а по возвращении в Лондон стал преподавателем на славянской кафедре Лондонского университета. Словом, Питер Норман — личность незаурядная, но речь сейчас не о нем.
Когда доставили багаж, обнаружилось, что нет чемодана Межирова (для точности замечу, что чемодан позднее нашелся). Межиров очень расстроился. „Мне не жаль, — сказал он, — ни смены белья, ни бритвенных принадлежностей: все это восстановимо. Жаль книги, которая там была, — мюнхенское издание Франка”.
Читать дальше
