Понятно, что дорога, — не останемся же мы тут в Ялте навек. Это и без карт ясно.
— У большой воды будешь жить и много распрекрасного-чудного увидишь…
У большой воды? У Московского моря, что ли? Вообще-то, уже и там начинают строить. Вдруг нам дадут квартиру где-нибудь возле Химок?
— А про любовь что ж не сказываешь? — не выдерживает Галя.
— Про любовь погоди… Не вижу я про любовь. Старец путь укажет, и соберешь ты жатву свою по жизни.
— Это какой же старец? — хмыкает Галина.
— Не такой, как ты думаешь, — отмахивается Катя. — Святой старец.
— Ишь ты!
— А вот — любовью сердце и успокоится, — ждет тебя скорое свидание с тем, кого любишь.
— Интересное гаданье, — вздыхает Ольга Фоминична.
Правда, интересное. Но кого ж это я люблю?
— Отец к тебе! — сообщает нянечка, заглядывая в палату.
Папа? Как это? Приехал?.. А я даже встать не могу — халата мне не выдали. Халат ходячим выдают, а я считаюсь лежачая.
— В окно глянь! — говорит нянечка и убегает.
Папа стоит под окном. Надо же! Это мама нарочно его напугала моей болезнью, нашла чем вытащить из Москвы.
— Я уже здорова! — кричу я. — Совсем здорова. Не выписывают, потому что врачиха говорит: нужно курс пенициллина до конца закончить!
— Это правильно, — кивает папа. — Врачей нужно слушаться.
Нужно слушаться! Сам всегда заявляет, что врач — худший враг человека.
Передал мне сыр и шоколадные конфеты. Я угощаю женщин в палате.
— Вот что значит — Москва, — вздыхает Катя. — Мне врачиха велит шоколад есть, а где его взять? Его и в Жданове не достать. Ни шоколада, ни какао. Завозят, может, раз в месяц, разве ж поймаешь?
— Так возьми! — предлагаю я.
— Нет, что ты! Это я так сказала, ты не подумай…
— Бери, бери! Тут уже, правда, немного осталось. У меня их в Москве сколько хочешь. А я вообще не люблю их.
— Шоколадные конфеты не любишь? — удивляется Ольга Фоминична. — Как это?
— Не люблю, и все.
Папа достал билеты в купированный вагон. Четвертым с нами едет мужчина средних лет, но он ушел в вагон-ресторан и целый час не возвращается. Папа пытается читать, но мама не оставляет его в покое, не для того она вызывала его в Ялту, чтобы он и здесь отгородился от нее своим дурацким чтением.
— Правдолюбец проклятый! — возмущается она. — Азовское море он, видите ли, спасал! Храбрец о двух головах. Про то, что там куры дохнут, ни единым словом не заикнулся.
— Про кур он мог и не знать, — защищает папа фронтового товарища.
— Да уж! Всюду свой нос совал, а тут, понимаете ли, проглядел. Мерзавец! Неужели я поехала бы в эту чертову Ялту, если бы он предупредил. Хоть бы намекнул…
— К сожалению, мой милый Кисик, дар предвидения дается немногим. Геннадий, как видно, им не обладает. К тому же между физиологией птицы, коей является курица, и физиологией млекопитающих, к которым принадлежит человек, существуют глубокие различия, а посему представляется весьма сомнительным, чтобы заболевание кур могло передаться Светлане.
— Могло или не могло, но передалось.
— Несмотря на то, что курица, так же, как человек, принадлежит к типу хордовых…
— Оставь меня в покое со своими хордовыми! — взвивается мама.
— Птицы, как известно, произошли непосредственно от тероподных динозавров… — сообщает папа.
— Нет, ты мне скажи: ты в своем уме? Твоя дочь чуть не отдала богу душу!
— Отдать богу душу, как ты, Нинусенька, изволишь выражаться, можно вследствие множества причин, — не уступает папа.
— Идиот проклятый! Смотрит на черное и продолжает утверждать, что перед ним белое!
— Человек, как биологический вид…
— Куры дохли как мухи! На глазах у всего села.
Папа задирает голову к потолку и почесывает шею.
— Не более чем случайное совпадение.
— Дудишь в ту же дуду, что и эти негодяи! Подтявкиваешь, как верная шавка. Пропади все пропадом, лишь бы было шито-крыто. Не дай бог ненароком омрачить этому жулью их блаженное существование. Еще и урановые шахты… Тоже неизвестно, чем оно кончится, это соседство.
— Никаких урановых шахт в окрестностях Азовского моря нет и никогда не было. Досужие бабские выдумки.
Читать дальше
