Ето те саменьки, которы получились красны и казнили своих, когда советские сказали им, что «вы красны, дак покажите пример, езжайте первые на родину». Нет, они улизнули и разбежались. Здесь им прозвища было «красножопики».
Как-то раз приезжает Юрий и спрашивает:
— Вы довольны? Вам, поди, ишо земли добавить?
Тятя и Можаевы отвечают:
— Нет, перевезите нас к своим, в те деревни.
Юрий отвечат:
— Хорошо, перевезём. — Потом обращается к Шарыповым и Зенюхиным и также спрашивает: — Вам земли добавить? — Оне с радостью согласились. — Им отвечает: — Землю Зайцеву и Можаеву возьмите, а их перевезём в Луис Бельтран.
К етому оне уже породнились: Василия Васильевича младший сын Евлампий, парень уже тридцатилетний, взял Татьяну Афанасьевну Зенюхину, сестру Макара Афанасьевича. Девка порядошна и красива, религиозна, а Евлаша Васильевич — развратник, табакур, пьяница и бабник.
sub 6 /sub
Нас переселили в деревню Коста Гута и дали нам по пять гектар земли и кирпичей на дом. В етой деревне было тридцать семей, ето были кланы Матвеевы, Снегиревы, Усольцевы, Овчинниковы, Пятковы, Самойловы, Антиповы, Масалыгины, Скороходовы, Можаевы и Зайцевы. Проживали, слава Богу, дружно, занимались фруктой и садили помидоры на рынок и на фабрику: в Луис Бельтране было две фабрики, производили помидорну пасту.
Мы садили каждый год по три гектара помидор и брали во кругову по семьдесят тонн с гектара, тридцать процентов шло на рынок, а остальное на фабрику. Одного трактора не деревню не хватало, приходилось работать на конях, но заработки были очень хороши, и народ стал покупать новые трактора. Брат Степан стал надоедать тяте:
— Купи трактор.
Тятя не хотел, говорил:
— Кони хороши.
Степан приставал:
— Все люди на новых тракторах, а мы чё, всех хуже, что ли? Деньги есть, купи трактор!
Тятя за ето ему вложил, но Степан не отступал, и мама туда же с Евдокеяй, и сусед Самойла Андреич Матвеев:
— Терентий Мануйлоч, Степашка прав: бери трактор, не прогадашь.
И вот тятя послушал суседа совет, он его любил: был очень хороший старик, порядошный, хозяйственный и религиозный. Тятя купил подёржанный, но в хорошим состоянии трактор.
Росли мы, как все дети растут, но запомнилось мне две вещи. Брат Григорий, когда его брали на руки, он вился как червяк и радовался, а меня когда брали на руки, я орал, не любил, чтобы меня брали на руки, любил играть сам себе; где играю, там и засну. Все говорили: «Какой-то нелюдимый». Когда пошёл в школу, у меня всё пошло хорошо, я старался, меня учительница любила, и школьники тоже, особенно девчонки, потому что я не давал их обижать и всегда заступался за обиженных.
Так как в России было коммунизм, за ето нам приходилось несладко. Нас аргентинсы не любили и называли нас коммунистами, а прозвища нам было «русо де мьерда» — русские говно.
Как-то раз весной идём в школу, нас было двенадцать ребятёшек [18] и девчонок, мне было девять лет. Идём нимо [19] садика, смотрим: шелковица спелая, подбежали, стали есть, хто в пакетики собирать. Смотрим, подъезжает полиция. Всех нас проводили в полицию, офицер угодил злюшшой, да как взялся нас бить резиновой колотушкой, заставлял нас падать, скакать, танцевать, петь, издевался как мог, все пакетики с шелковицей столкал нам в рот. С етого время я остался заикой. Стали рассказывать родителям, но оне знали, что ничто не выходишь. Полиция имела большой авторитет, да и русских ненавидела: коммунисты, да и всё. Бывало даже так: аргентинсы напакостют, а русским попадало. Мне досталось три раз от полиции ни за что, и у меня осталась травма, я возненавидел полицию.
Родители нас не проверяли, как мы учились, и ето большая ошибка. Я дошёл до четвёртого класса, и мня больше не пустили в школу, сказали: надо работать. Евдокея одна прошла семикласску, Степан до пятого, Степанида до пятого, а Григорий три года просидел во вторым классе, и в консы консов выгнали его из школе, потому что дрался, не учился и пакостил. На самом деле ему грамота не шла никакая, и дома он старался делать всё на вред, никого не слушался и пакостил, тятя за ето его избивал и нервы ему испортил, он остался навсегда травмирован — от полиции да от отца, и всегда говорил: «Никогда не покорюсь!» Бывало, тятя выгонял его из дому и он скитался: где в сене спал, где в кустах в чашше, и всегда мама его разыскивала и уговаривала. У его и с друзьями не шло, и тогда праздновал [20] с нами. Тут мне доставалось от него. Почему: дома я всегда старался угодить, тятя куда бы ни послал, я всегда бегом — коня поймать запрягчи, воды поднести, в кузнице, на лодке за веслами. Данькя туда, Данькя сюда — Данькя везде. За ето меня любили, с братьями и сёстрами я старался быть в дружбе, и с друзьями дружно, и в моленне старики любили. Читать не знал, а гласы все знал на память. Бывало, старики загуляют, приходют к нам:
Читать дальше
