Уильям Стайрон - Признания Ната Тернера

Я наблюдал, как зимний серый свет украдкой покидает камеру, и думал: Господи, услыши! Господи, прости! Господи, внемли и соверши, не умедли ради Тебя Самого, Боже мой, прости мне кровв невинно убиенных... Но и это не получилось молитвой — ни отзвука, ни ощущения, что мои слова достигают слуха Всевышнего, лишь явственно виделось, как они впустую истаивают в воздухе наподобие струйки дыма. Дрожь пробрала меня до костей, и я сцепил руки вокруг коленей, пытаясь унять их тряску. Потом, чтобы выкинуть из головы это новое знание, я вклинился в бормотанье Харка.

Харк, — говорю, — скажи мне, Харк, а как Нельсон? Расскажи про Нельсона. Как он умер? Он храбро умер?

А то! Конечно, храбро, — отозвался Харк. — Старого Нельсона еще в сентябре порешили. Его с Сэмом зараз, так они прямо стояли, твердо, черта с два придерешься. Что один, что другой. Говорят, старина Сэм сразу-то не помер, болтается на этой, как ее, на виселице, дрыгается, ногами дергает, что твой индюк, когда башку снесли. — Слабо, тихонько Харк захихикал. — Похоже, этот желтый маленький негритосик для веревки легковат оказался. Белым пришлось дергать его за ноги, чтобы он дух испустил. Но он храбро умер, это точно — что он, что Нельсон. Такого, чтобы кто-то из них хныкал или выл перед смертью, это я не слыхал. — Он подождал, вздохнул и говорит: — Единственное, о чем старина Сэм жалел в тюрьме, так это, что мы не споймали чертова гада Ната Френсиса, его хозяина. Надсмотрщика поймали, поймали двоих его детей, а самого Ната Френсиса — нет. Оченно Сэм из-за этого горевал. Я Ната Френсиса в суде видал, когда Сэма приговаривали. Фу ты, ну ты, ножки гнуты! Этот белый и впрямь чокнутый! Ой-ей, Нат, он как заорет, как к скамье подсудимых прыгнет — точно бы Сэма придушил, кабы не оттащили. Говорят, Нат Френсис вообще с катушек сбрендил после нашего шухера. Собрал себе целую банду и ездит теперь от Кроскизов к Иерусалиму и обратно и всех негров по дороге пиф-паф. Была такая свободная негритянка по имени Лори, жена старого Джона Брайта — ну, около Клаудскул они жили, знаешь? Так они взяли, на забор ее животом завалили да и загнали ей в старую письку трехфутовый кол — будто на вертеле жарить собрались. Да уж, Нат, да уж — таких мне сказок понарассказали за эти месяцы! А еще про двоих белых амбалов — приехали ажно из Каролины и насшибали тут целую такую здоровую кучу негритянских голов, да все их к шесту гвоздями приколачивали, они и еще хотели насшибать, но солдаты их повязали да обратно в Каролину отправили.

Замолчи! — не выдержал я. — Молчи, Харк! Довольно. Не могу больше этого слушать. Вынести этого не могу.

Я пытался не думать, но нет, не помогало, думал, все равно, и обрывки молитвы плавали в сознании, крутились и ныряли в кипящем мозгу, как щепки, захваченные паводком: Господи, пощади, дай собраться с силами. Перед уходом. Чтобы уже не быть.

Из коридора послышались шаги, сразу в дверях возник Грей и с ним тот малый по кличке Кухарь, с треском отодвинувший перед ним засов.

У меня всего минутка, Проповедник, — сказал он с порога и принялся напротив меня усаживаться — медленно, с тихим усталым стоном. Он выглядел утомленным и расстроенным. Мне бросилось в глаза, что у него в руках ничего нет, и сердце камнем ухнуло вниз; прежде, однако, чем я успел выразить ему свое неудовольствие, он первым быстро заговорил: — Да знаю, знаю, знаю. Эта твоя Библия проклятущая! Знаю, обещал дать тебе экземпляр, я человек слова, Проповедник, но я огреб тут кучу трудностей, совершенно непредвиденных. Проголосовали пять к одному, и в итоге против.

Вы это о чем, мистер Грей? — изумился я. — Какое голосование? Мистер Грей, я ведь просил совсем немногого...

Да знаю, знаю, — снова вклинился он. — По всем законам любой приговоренный к смерти должен получать полное духовное утешение, белый он или черный. И нынче вечером, когда я внес в суд ходатайство о предоставлении Библии для твоего персонального пользования, я сообщил об этом обстоятельстве в самых решительных выражениях. Но я же говорю, Проповедник, я нарвался на значительные трудности. Большинство судей вообще никак эту идею не кушают — ни в каком виде и ни под каким соусом. Во-первых, они весьма решительно настроены выполнить букву — да и общую тенденцию нынешнюю — решения, принятого на собрании граждан общины, которое состоит в том, в частности, чтобы никакому ниггеру не позволялось отныне ни писать, ни читать что бы то ни было. Во-вторых, как вследствие вышеизложенного, так и постольку, поскольку ни одному ниггеру, которого когда-либо вешали в этом округе, не позволялось иметь в своем распоряжении Библию, стало быть, что ж они — будут делать для тебя исключение? Решили голосовать. Пять к одному против, то есть чтобы не давать тебе Библию, и только главный судья за — мистер Джеремия Кобб, да он и сам-то уж готов сыграть в ящик, так что в вопросах, связанных с духовными нуждами умирающих, ему простительно проявлять мягкотелость.