Уильям Стайрон - Признания Ната Тернера

Так он и шел ночь за ночью на север, иногда настолько безнадежно сбиваясь с дороги, что приходилось по нескольку дней идти обратно, прежде чем удавалось возвратиться на верный путь. Башмаки износил и выбросил, две ночи шел по обочине босиком. Наконец утром забрался в фермерский дом — дверь была приоткрыта, обитатели в полях — и унес сапоги из шикарной кожи, правда, такие тесные, что пришлось для пальцев спереди делать дыры. В новой обувке лесами темными, ночами лунными двинулся на Вашингтон. К тому времени подоспел август; москиты, мухи, слепни и всякие прочие зудни кишмя кишели. Бывали дни, когда, лежа на подстилке из сосновых игл, Харк почти не мог спать. С запада накатывали грозы, он промокал насквозь, мерз и пугался до полусмерти. Полярную звезду он терял столько раз, что сбился со счета. Путали развилки и ответвления. Когда луны не было, его частенько заносило в чащобу, дорога куда-то терялась, и приходилось блуждать по болотам и зарослям, где ухали совы, трещали ветки и водяные змеи сонно копошились в тухлых бочажинах. В такие ночи горе и одиночество одолевали невыносимо. Дважды его чуть не поймали — первый раз где-то под самым Вашингтоном, когда он, не дождавшись полной темноты, шел краем поля кукурузы и чуть не споткнулся о белого мужчину, который, на беду, присел в кустах по нужде. Харк — дёру, тот натянул штаны, заголосил и за ним, но Харк оказался проворнее. Той ночью, впрочем, он слышал собачий лай, явно по его душу, тут впервые в жизни он поборол боязнь высоты и не один час провел, примостившись на кленовом суку, пока вой и хрип не затихли в отдалении. В другой раз он еле спасся — где-то, видимо, между Вашингтоном и Балтимором, когда, только он заснул под живой изгородью, как сон с него буквально сбили: он оказался посреди лисьей охоты. Лошади огромными тушами перелетали через него, как в кошмаре, колкие ошметки мокрой почвы с их копыт брызгами летели в лицо. Чтобы хоть как-то уцелеть, Харк скорчился на локтях и коленях и уже думал, все, конец пришел! — когда некий всадник в красной куртке, натянув поводья, резко спросил, что делает странный ниггер в такой дурацкой позе; услышав в ответ, что ниггер молится, он ничего не сказал и, бросив коня в галоп, растворился в утреннем тумане, — что это, как не чудо?!

Что в Мэриленде рабство существует, Харку говорили, но когда он утром вышел к городу, который был не иначе как Балтимор, он решился показаться, выполз на край луга, где скрывался в траве, и заговорщицки поманил к себе негра, шагавшего по дороге в город.

Сказки-хамма, — воровато, не разжимая губ, проговорил Харк. — Где тут у вас Сказки-хамма?

Однако негр, желтоватый, какой-то весь расхлюстанный полевой трудяга, лишь вылупился на Харка, как на умалишенного, и продолжал идти, ускоряя шаг. Нимало не утратив присутствия духа, Харк двинулся дальше, все крепче веруя в то, что цель близка. Еще, наверное, ночей пять он шел, пока, наконец, ранним утром не оказалось, что леса кончились. В крепнущем свете утра деревья уступили место травянистой равнине, отлого, очень постепенно уходящей вниз, к островку камыша и осоки, шуршащей под утренним ветерком. В запахе ветра чувствовалась соль, это обрадовало Харка, он бросился вперед, в эти похожие на саванну просторы. Он храбро шагал по болоту, по щиколотку в воде и в грязи, и в конце концов с колотящимся сердцем вышел на залитое солнцем взморье, невероятно чистое, покрытое глубоким нежным песком. Дальше было устье реки, такое широкое, что Харк еле видел тот берег: сколько хватает глаз, расстилался величавый голубой простор, испещренный белыми гребешками волн, вздымаемых южным ветром. Долгие минуты он стоял, пораженный увиденным, глядя, как волны набегают на прибитый к берегу древесный плавник. Из воды торчали жерди, между ними тянулась сеть, а вдали горделиво уплывало на север судно с раздутыми белыми парусами — впервые в жизни Харк видел парусное судно. В своих шикарных кожаных сапогах, уже разбитых до неузнаваемости, он немного прошел по берегу и тут же высмотрел тщедушного невысокого негра, сидящего на борту вытащенной на берег рассохшейся шлюпки. Теперь, когда уже так близка свобода, Харк решил, что надо, наконец, рискнуть и спросить прямо, и он уверенно подошел к негру.

Скажи-ка, брат, — заговорил Харк, лихорадочно припоминая вопрос, который следовало задать. — Где тут кваканый дом собраний?

Негр поглядел на него сквозь овальные очочки в проволочной оправе — прежде ни разу Харк не видывал, чтобы на черном красовались очки. У него было мелкое дружелюбное обезьянье личико, все в шрамиках после оспы, и шапка седеющих волос, до блеска напомаженных свиным жиром. Сперва он молчал, время шло, потом говорит: