Габриэль Витткоп - Страстный пуританин

У тигра новый охранник - молодой, симпатичный мужчина со спокойными жестами. И все-таки я ненавижу его так, как если бы он был каким-нибудь грубияном, и спрашиваю себя, в силу ли привычки демонстрирует ему тигр свое блаженство и только ли взгляд жидкого янтаря... Я не решаюсь обратиться с расспросами к охраннику, ревность блестит, как ртуть.

И потом, есть еще понятие публики и ее грязных взглядов, проявление гнусности и кощунства, от которых меня тошнит. Я вижу багровые лица воскресных посетителей, их глаза и глотки, разинутые в гротескном церемониале, слышу голоса, неизменно отвратительные и всегда неуместные. Но особую неприязнь вызывает у меня охранник - избранник, подметающий испражнения, приносящий воду и свежую плоть, верный хранитель ключа.

Тигр спал, повернувшись спиной к решетке. Он спал, как спит река или гора, чуть заметно подрагивая, затерянный в глубоких отзвуках своего эха. Мне казалось, я слышу его вдохи и выдохи, дыхание небосвода.

Я долго простоял там, созерцая его сон. Я был один, потому что знаю, в какие дни и часы зоосад бывает пуст.

Матье часто видел в районе Гранз Огюстен [39] Набережная и улица в VI округе Парижа. торговку печеными грушами - он знал ее много лет, и за это время она ни капли не изменилась. В молодости она присутствовала на казни Дамьена и до сих пор любила рассказывать об этом во всех подробностях.

Это было в конце дня - оставшись один в гравировальной мастерской, Матье управлялся с прессом, как вдруг, подняв глаза, заметил сквозь оконные стекла ковылявшую прочь старуху. Он подумал о ее рассказах, потом, воскресив в памяти собственные поездки в Версаль и тот оборот» который вещи принимали в его сознании, на краткий миг задался вопросом, в какой мере казнь Дамьена могла бы послужить ему ужасным уроком. Вскоре ему предстояло забыть, что он себя об этом спросил. Когда наступило воскресенье, Матье оделся с особой тщательностью и, взяв с собой...

В глубине ящика обнаружился блокнот, а в нем - очень давно записанные мною слова Хуана де ла Круса: «Мой путь - бегство».

Death-wish [40] Делание смерти (англ.) ...

Вчера, на улице Ля Боэси я остановился как вкопанный перед витриной магазина Ревийон. Среди пелерин и накидок из голубого песца лежала громадная тигровая шкура, сплошь закрывавшая собой весь выставочный помост. В этом уменьшенном виде – pars pro toto [41] Часть вместо целого (лат.) - тигр дожидался, пока я пройду мимо, - если только не сам я, скитаясь от ожидания к надежде, отыскал ведущий к нему путь.

Никогда не видел я ничего прекраснее этого снежно-золотого меха, никогда еще не казался мне столь значительным узор - ключ ко всем загадкам. Эта шкура была предназначена мне, и, свернувшись среди ее грозных ласк, я должен был раствориться, исчезнуть в слезах и в смерти. Итак, именно здесь, как жрецу Цинакану, мне предстояло найти ответ на все мои вопросы.

Я набрался смелости и толкнул дверь, меня обдало парфюмерной волной, и в ту же секунду девушка с платиновыми волосами, затянутая в крошечное черное платье, спросила меня с механической улыбкой проститутки, что я желаю.

- Ту тигровую шкуру...

- Бенгальского тигра...

- Я хотел бы ее купить...

- О, но она не продается, мсье. Это часть оформления...

Смутившись под взглядом продавщицы, я не нашел в себе мужества настоять на своем. Однако надменность, с которой она воспротивилась моей просьбе, внезапно наполнила меня невыразимым счастьем. Не он должен быть моим, сказал я себе, выходя из магазина, но я должен принадлежать ему. Это знак. Покупка священной шкуры - и только она - стала бы единственным непростительным кощунством чудовищной подменой субъекта объектом. Какой умилостивительной жертвой, каким приношением следовало теперь искупить эту мысль?

Я вернулся домой пешком, смутно угадывая вокруг себя шум машин и сияние огней. Мне казалось, что тигр шагает справа от меня, я словно бы чувствовал, как от него струится ко мне тепло, проникая сквозь одежду. Я едва касался земли.

Сейчас этот экстаз прошел. Я очень спокоен. История Моберти, облачившегося в тигровую шкуру, чтобы растерзать Дзанетти, неожиданно приходит мне на память, причиняя страдание. Нет, пусть ничто ужасное не смущает мои мысли, ибо триумфальное жертвоприношение должно иметь лик простой и чистый, как мох или трава.

Я составил завещание в пользу Бланш.

Дени привел все свои дела в порядок. Целый вечер ушел у него на сжигание писем и написание новых. От бесповоротности, заключенной в этой процедуре, у него сжималось сердце. Между тем, огромная радость и возбуждение, порожденные принятым решением, упорно отвоевывали его у черного страха, который поднимался в нем, как прилив, нещадно затопляя нутро.