Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

limina nocte [118] Нем язык. Дрожа бормочу. Под кожей Тонким огоньком пробегает трепет, И в ушах звенит, и в глазах темнеет - Света не вижу (лат.). Катулл, «К Лесбии», 51, пер. А. Пиотровского. .

Да, именно так. Но как привольно ей жилось!.. Сент-Круа часто заходил к Бренвилье на ужин, при этом никто не смущался и не сердился. Чуть ли не ежедневно Мари-Мадлен встречалась с ним на Бьеврской улице и даже в его небольшой лаборатории, не говоря уж о тех импровизированных свиданиях, когда Сент-Круа передавал ей любовные записки через своего слугу Лорейяра. Их любовь все еще порой украшал язык цветов, и когда над городом подули декабрьские ветра, Сент-Круа послал любовнице морозник с распускающимися зимой мясистыми цветками, которые предвещают долгое счастье до самой старости, - чудодейственное растение костоправов и ведьм, якобы излечивающее и от безумия. Но исцеляться от охватившего ее в ту пору помешательства Мари-Мадлен ни за что не желала.

Вкрадчивый Сент-Круа в совершенстве владел искусством тонкого намека, умел вставить в нужный момент, казалось бы, невинную фразу, имевшую далеко идущие последствия. Разнеженная Мари-Мадлен, с засосами на шее и груди, слушала его, растянувшись на смятых простынях, с бокалом мальвазии в руке. Он подчинил ее себе полностью, но она об этом и не догадывалась.

Тем временем маркиз де Бренвилье довел свои финансы до такого состояния, что Дрё д’Обре забил тревогу. Мешкать он не любил и через пару недель добился, чтобы Мари-Мадлен получила право самостоятельно распоряжаться своей частью имущества. Не ведая о подлинной натуре своей дочери, Дрё д’Обре не мог предвидеть, какое применение найдет она этой вновь обретенной свободе. Вечно сидевший без денег Сент-Круа обиняками дал понять, что материальная помощь была бы ему весьма кстати. Тогда Мари-Мадлен осыпала его подарками. Серьга с бриллиантом или часы с драгоценными камнями, жемчужная шкатулка, а на следующий день - воротничок, манжеты либо кружева «малин», и при каждом удобное случае - столбики золотых монет. Она подарила ему такую же, как у себя, коляску с двумя красивыми лошадьми, а затем, посчитав подарок слишком скромным, хотела уж купить карету, но Сент-Круа отговорил, намекнув, что согласен взять его деньгами. Она отдавала все, что могла, с той безудержной жертвенностью, с какой отдавалась сама, словно извлекая подарки из собственного тела - одновременно преподнося золото и пот, драгоценности и ту обжигающую жидкость, что сочилась из лона.

— Иметь возможность давать - вот истинное счастье, - сказал Сент-Круа. — Но эта благодать знакома лишь тем, кто обладает большим состоянием или имеет виды на крупное наследство. Чем же мне отблагодарить тебя, нежный мой друг?

— Ты даешь мне гораздо больше, чем я дарю тебе, - тихо сказала она и, взяв обе его руки, поцеловала их.

На лето она увезла Сент-Круа в Оффемон: распахнутые окна заполнила изумрудная парковая листва. Мари-Мадлен была счастлива, улыбалась, не размыкая губ, и ее лазоревые глаза блестели влагой. Она была красива, как никогда. Вот из протянутой негритенком корзинки Мари-Мадлен берет гроздь мускатного винограда - такой ее вскоре запечатлеет Анри Бобрен [119] Бобрен, Анри (1603 - 1677) - художник-портретист, служивший при дворе Людовика XIII и Людовика XIV. : окаймленное спиральными локонами лицо; бриллиантовые заколки в волосах; высокий плоский воротник из венецианских кружев, раскрывающийся, подобно цветочной чашечке, обнажая корсет из кремового Дамаста, вышитого серебром и мелким жемчугом; выглядывающие из широких пышных рукавов с опаловыми застежками руки - одна поднята в объясняющем жесте (что она хочет объяснить?), а другая еле удерживает мускат, на который зарится из-под приподнятого пурпурного занавеса обезьяна-капуцин. Художник изобразил ее с небесно-голубыми глазами и четко очерченным ртом: утолки незримо, но явно искривлены в презрительной ухмылке, о которой можно догадаться, как о притаившейся в листве змее.

Чуть ли не каждый день Мари-Мадлен резалась в карты и, если случайно выигрывала десяток пистолей, не останавливалась до тех пор, пока не выигрывала пятьдесят, затем начинала мечтать о пятистах и вскоре проигрывала все. Она упорствовала, а тем временем с каждым проигрышем таяли ее душевные и материальные богатства, и сама она постепенно исчезала, точно брошенный в воду кусок натрия, который с шипением вертится по кругу, пока полностью не растворится. Порою в тусклом свете зари, когда в садовой листве просыпались первые дрозды, ее сознание ненадолго прояснялось, озаряя жестоким пламенем разверзшуюся пропасть. Мари-Мадлен чувствовала, что все это к чему-то ведет - к грозному будущему, роковой, трагической развязке. И спасения ждать не от кого - она одна, как перст. Но наперекор всему она верила в любовь своего двойника и, заблуждаясь, не хотела знать правду. В страхе будила Масетту, просила принести вина, а затем забывалась тяжелым сном на подушках, с которых вставала лишь для того, чтобы встретиться с Сент-Круа.