Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

В замке Беатриче и Лукреция - большие обагренные насекомые - запихивали в сундук подушки и матрасы и, чем сильнее надавливали, тем больше крови брызгало на руки и юбки. Женщины безуспешно пытались вытереть самые крупные пятна, то отчаиваясь, то снова надеясь, что никто ничего не заметит. Нужно было торопиться, они дрожали, промахивались, получалось только хуже, и все вокруг еще больше пачкалось. Когда рассвело, они услышали, как лакей Джорджио, сходив за покупками, гнал в гору своего мула.

Захлопали ставни, злобно засмеялись разбитые стекла, послышались вопли, призывы о помощи, обращения к Мадонне, рыданья.

— Синьор Франческо разбился!

— Упал с миньяно!

— Когда ходил в нужник!

— Господи! Сколько раз ему говорил: будьте осторожнее!

— Мы ничего не видели...

— Только слышали стук от падения... Возглас: «Боже!»

— Дерево иструхлявело!

— Упал на куст бузины, и ветки выкололи глаза, проломили череп!

— Ночью не видать ни зги!

— Он лежит в огороде!

— Может, еще жив!

— По лестнице! Сходите за лестницей!

Комнаты уже заполонили прислуга и жители деревни: «Провалился в дырку... Огород... Провидение... Похороны... За все это время... Никакое оно не трухлявое... Нельзя грешить пред Господом безнаказанно... Миньяно... Каюк... Дурная кровь... Ой, смотрите-ка, сколько крови...»

Толкаясь локтями, две кумушки внимательно осмотрели деревянный остов кровати и заметили окровавленные подушки, подпиравшие крышку слишком маленького сундучка. Служанки опрыскали уксусом лоб Беатриче, распустили ей пояс, пошлепали по щекам. Лукреция причитала, заламывая руки. Уже приставили к перилам лестницу, и конюх Скаккино спустился за Ченчи.

— Сердце еще бьется! - крикнул он стоявшим наверху, потом забросил дона Франческо на плечи, и хлынувшая кровь покрыла пурпурной ливреей его самого. Придя в себя, Беатриче смотрела, как поднимают тело отца. Когда его положили на полу в комнате, служанка Доротея вставила палец в глубокую рану на виске.

— Нет, он мертв, - сказала она, - сердце не бьется.

Прибывший в Петреллу Олимпио спокойно выпроводил толпу.

Вместе с ним пришла Плаутилла и, обнаружив окровавленные простыни, постирала их во дворе, обливаясь слезами. Ее толстый ребенок неподвижно стоял рядом.

— Почему ты плачешь? - спросила Беатриче, проходя мимо.

— Дон Франческо...

— А, эта смердящая гадина...

Чуть позже Лукреция принесла Плаутилле два шарфа, белую шелковую нижнюю юбку и запачканную кровью шерсть с матраса.

— Унеси эту шерсть, Плаутилла, чтобы нйкто не увидел и ничего не заподозрил...

— Ах, донна Лукреция!.. Это Олимпио?..

— Да нет же... Ничего не бойся, он тут не замешан. Это Марцио все сделал.

Так прозвучало первое признание.

С дрожащими коленями Плаутилла вернулась к себе. Встретив у погреба мужа, она не смогла сдержаться:

— Олимпио... Эта смерть уже наделала столько шума... Дай Бог, чтобы ты не был к этому причастен...

Он посмотрел на нее, сощурившись:

— Да как ты могла такое подумать?.. Неужто забыла, что я провел эту ночь с тобой?

***

Стекла застит широкая пелена желтого хрусталя, верхушка деревьев качает гроза. Сидя рядышком на диване, X. и Хемлок рассматривают старые фотографии, почтовые открытки. Это немного отвлекает X., что читает теперь с большим трудом, не в силах увлечься ни одной книгой. Грустное воспоминание о долгом, но все еще таком близком совместном прошлом. Поездки в Италию - порознь или вдвоем. Рим с его желтыми, узловатыми, шумными улицами, вечером окрашенными в оттенки запекшейся крови, с высокими зловещими стенами, подрумяненными внезапной вспышкой лампы. X. нравился Рим. Палаццо Барберини с его скудной садовой растительностью, пересохшим фонтаном. Но Беатриче - так плохо освещенная в зале палаццо Корсики - покинула этот дворец. А помнишь детей Барберини - выставленных на потеху покойничков? Хрупкие костяные куклы, увековеченные в игривых позах на погребальном алтаре? Скелет, пригвожденный огромным насекомым к своду крипты Капуцинов?

Черно-белые и цветные фото — одни удачные, другие сняты дрогнувшей рукой, но все полны осязаемой жизни. Вот Венеция - как они часто говорили, город, в котором нужно умирать, построенный на миллионах срубленных деревьев, на истрийских лесах: огромные стволы, поваленные топором лесоруба, утащенные, сплавленные, очищенные от коры, разрезанные на сваи, вбитые стоймя в ил и просмоленные, будто мумии. Дубы, связанные цепями, окольцованные железом, от века скованные песком. Дважды умершие деревья, длинные древесные трупы, облепленные известковыми отложениями, дохлыми мидиями, сгнившими водорослями, отвратительными останками, темной морской слизью, разлагающейся от химических отходов, комплексных промышленных выделений. Город под городом, перевернутая копия дворцов и куполов, где канал становится небом Аида и каждое облако растворяется в подводных жилах. Это изнанка, нижний город, загадочный близнец верхнего, где больше не дуют в букцинумы тритоны и где плеск и скрежет заглушаются лишь ревом сирен в доках.