Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды

— Ну что ж, мадам, - сказал палач, - следует проявить мужество. Одно дело - добраться сюда, беседуя с этим господином, - он указал на аббата Пиро, - и совсем другое - выстоять до конца, не потеряв самообладания.

Он произнес это чисто по-человечески, хотя сам тоже нервничал. Волнение публики ничего хорошего не предвещало: палач боялся, что промахнется, и его освищут, а то и намнут бока. Но метким ударом он, напротив, мог сорвать аплодисменты. Гийом обрадовался, что суд пощадил маркизу и не стал приговаривать ее, как отцеубийцу, к усекновению кисти. Сама же она вдруг ощутила предсмертную тоску и попросила разрешения сходить до ветру. Привыкший к подобным просьбам Гийом жестом указал место за эшафотом. Мари-Мадлен присела на корточки и опросталась, с таким громким шумом выпустив газы, словно испустила дух, а затем привстала, покачиваясь над теплым зловонием, и подтерлась крестьянской юбкой - больше было нечем.

К подножию эшафота подошел секретарь парламента, который объявил, что в ратуше собрались члены следственной комиссии, готовые выслушать показания, буде мадам де Бренвилье пожелает их дать. Она спокойно отреклась от клеветы, возведенной на Брианкура и Дегре, присовокупив, что созналась во всем, и прибавить ей нечего. Пока палач приставлял к эшафоту лестницу, Мари-Мадлен решительно поблагодарила аббата Пиро и весьма учтиво попросила не оставлять ее, пока не отрубят голову. Бедняга не смог ответить из-за душивших слез. Тогда, слабым кивком показав, что готова, маркиза поднялась по лестнице, приволакивая раненую ногу.

Она ступила на эшафот, где ее ожидал Гийом, будто на сцену, выставляя себя на всеобщее обозрение, хотя с ее точки зрения сценой была сама Гревская площадь - с ее крашеными домами, остроконечными черепичными крышами, измазанными бычьей кровью кабачками и большими фонарями у въезда на улицу дю Мутон.

Маркиза вспомнила перерезанные глотки, сваренную человеческую голову в сосуде, отрубленную кисть Клода Ле-Пти, приходившую по ночам Прекрасную Ириду и задумалась, бегают ли обезглавленные люди, подобно обезглавленным уткам? В памяти всплыла история о головах, которые ползали по земле, слизывая собственную кровь. Маркиза взглянула на целое поле бестелых голов - нелепое и необозримое капустное поле.

Повернувшись лицом к Сене, напротив большого креста, Мари-Мадлен преклонила колена на куче гревского песка - с какого еще песчаного берега? Она слегка увязла в мягкой холодной массе - в своей единственной и столь недолговременной могиле. Аббат Пиро произнес сакраментальную формулу отпущения грехов: они оба напрочь забыли про корзину с вином.

Гийом разорвал верх рубахи, обнажив еще красивые плечи Мари-Мадлен. Она застыдилась лишь после того, как палач распустил ей волосы, а затем обстриг их сзади и по бокам. Он вертел ее головой во все стороны - порой довольно грубо, больше получаса потратив на стрижку и бритье, поскольку в тот день выпил для храбрости. Публика усмотрела в этой медлительности бесчеловечную жестокость, заколыхалась, зароптала, разразилась поношениями, хотя нельзя было точно сказать, адресовались ли те Гийому или вызвавшей эту жестокость смертнице. Волосы Мари-Мадлен падали из-под ножниц, рассыпаясь по плахе меховым ковром, шерстью диковинного зверя. Вскоре их продадут цирюльнику, который сделает из них великолепный гигантский «бинетт» - тот самый, что уже год спустя наденет маршал Люксембург в день победы Месье над принцем Оранским в Касселе [174] Люксембург, Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль (1628 -1695) - один из самых успешных французских полководцев старого режима, маршал Франции (1675). Месье - титул представителя королевского дома Франции при старом режиме, давался родному брату короля, следующему за ним по старшинству. .

Стемнело, и горизонт заволокли сернисто-желтые и аспидные полосы, пересекаемые вороньими стаями. В душный воздух поднялся речной туман, и вскоре запахло грозой. Все окна внезапно вспыхнули - то ли в последних отблесках заката, то ли в первых отсветах свечей. Пиро затянул «Salve Regina» [175] «Славься, Царица» (лат.). Богородичный антифон - песнопение в честь девы Марии. , и толпа в унисон подхватила. Послышался слабый похоронный звон.

Прежде чем Гийом закрыл повязкой полные слез лазоревые глаза, Мари-Мадлен в последний раз обвела ими вокруг, увидела небо и крыши - только и всего. Захотелось еще разок помянуть Сент-Круа, с которым они когда-то катались вдвоем по земле - в незапамятные, затерянные века, но времени больше не было.