Виктор Корнев - Четыре реки жизни

До сих пор в глазах картина. Конец августа, огромная полная луна и шатер из ярких звезд над головой. Пологий берег весь усыпан черно-серебристыми камнями с кулак и более величиной. Над нами два ярко-красных, потрескивающие искрами, шипящих факела, со струей черной копоти вверх и четыре серебристых, подпрыгивающих на камнях килограммовых голавлей, еще не снятых с крючков перемета. Эту картину дополняет танец орущих, прыгающих в охотничьем экстазе чумазых пацанов в телогрейках. Никто нас этому не учил, и факела, и переметы, и эти дикие пляски – все получалось само-собой. Лишь много лет спустя я увидел такое же поведение людей, когда показывали по телевидению дикие племена из Африки.

Оказывается, лиши современного человека приобретенных благ цивилизации и через несколько поколений мы возвратимся к исходному, дикому состоянию, конечно, не все, а те, кто выживет и приспособится. И наш детский путь тому подтверждение. Замечено, что породистые, искусственно выведенные собаки, одичавшие и изолированные от людей, через несколько поколений превращаются в породу среднюю между лайкой и дворнягой, но более выносливую и проворную.

После проверки переметов начинался неприятный труд, надо насадить на крючки новых живцов и затащить перемет вплавь. Когда рядом с твоим телом телепаются насколько огромных острых крючков, а руки заняты тяжелым камнем и ты плывешь в холодной черной воде, то бросив его, с такой скоростью плывешь обратно, словно за тобой гонится стая водяных. Страх, он тоже «зашит» в подсознании каждого из нас. «…Я знаю, страх наш главный князь, и все неведомое, тайна, над человеком держат власть»

Поверив переметы и закидушки, нередко все запутав и сделав не так, как надо, довольные или наоборот понурые, возвращались мы к своему стойбищу. Раздували полузатухший костер и в зависимости от настроения и погоды или укладывались спать или затевали дикие игры с головешками и факелами. Двое шли на открытый пологий берег к воде, а остальные, стоя на высоком берегу, закидывали их горящими головешками и факелами. Они отвечали нам тем же. Кидались не залпом, а по одному, чтобы можно было увернуться от крутящегося, разбрасывающего искра факела. Были мы шустры и ловки, поэтому попадания были очень редки. Зато красивое это зрелище – летящий над черными камнями и черной водой, рассыпающий красные искры, крутящийся факел или большая головешка. Салютов тогда в нашем городе не было, хотя стрельбу из ракетниц мы видели не раз.

Угомонившись, засыпали после часа ночи. Последний обычно мазал пальцы сажей и раскрашивал спящим рожи. Иногда первому заснувшему клали уголек на рукав ватной телогрейки и будили с криком: «Горим!». Тлеющую вату можно было потушить только водой, намочив половину рукава и пострадавший бежал, под крики и смех, к реке. Хотя нередко горели фуражки и штаны и от искр костра, особенно если спишь по ветру. К утру все инстинктивно подвигались ближе к костру, кто-то просыпался, подбрасывал дров и засыпал снова. Вот и случалось всякое. Поэтому рукава телогреек были в заплатах и дырках, нередко, раздувая костер подпаливали чубы и ресницы. Горели кеды и носки, когда их сушили у костра. Чуть зазевался – пошел дым и резина в пену и в пузыри. Хуже всего было дождливыми ночами, с холодным северным ветром. Ни клева, ни удовольствия, одни сопливые носы и дрожь по всему телу. Лишь годам к четырнадцати научились по различным приметам предсказывать погоду и клев и, в зависимости от ситуации, ходили в те или иные места, на ту или иную рыбу. А чтобы не мерзнуть под утро, стали не лениться строить шалаши при плохой погоде.

Спали довольно чутко, нередко организовывали дежурство по костру, доставалось по часу каждому. Лагеря-то только что расформировались и бывшие заключенные стали жителями нашего городка. Но редко, кто бродил по ночам у реки, за два с лишним километра от города, особенно по той, противоположной стороне. Мостов в ту пору не было, ближайший паром за пяток километров, да тот ночью не работал. Кругом правобережная степь, дикие заросли кустов и больших деревьев вокруг многочисленных озер, проток и заливов. Только мы, дикие пацаны и могли шастать по этим безлюдным, непроходимым ночью дебрям, орать и горланить так, что с противоположной стороны , за двести-триста метров, нам кричали рыбаки от костров, чтобы мы не мешали им спать

Подъем был, как всегда, перед рассветом. Сонные и чумазые мы расползались от разгоревшегося костра, протирали глаза и смеялись друг над другом, глядя в разрисованные углем чужие рожи. Умывались, грели чай и, наскоро позавтракав, спешили ловить рыбу на свои заветные места, чтобы не пропустить утренний заревой жор.