Лариса Райт - Исповедь старого дома

Миша кривился, спрашивал вызывающе:

— У тебя разве есть время молотком махать? Твое дело сниматься. И потом, как ты себе это представляешь: вот наш диван, его Аня сделала? Мы что, бедствуем? У нас денег нет? Что люди скажут?

— А какая разница?

— Большая, Анечка, большая. У нас теперь статус, и ему надо соответствовать.

— А гараж на три машины — тоже для статуса?

— Для него, милая, для него.

Аня помолчала недолго, потом произнесла задумчиво:

— Ничего у тебя не выйдет.

— То есть?

— Не получится переехать.

— Почему это?

— Мама ни за что не согласится уехать отсюда.

— С чего ты взяла?

— Здесь Леночка. Разве ты забыл?

— Знаешь, я предпочел бы забыть. И еще: если она так помешана на своей Леночке, она может остаться с ней. А если ты беспокоишься о ее безопасности, не вопрос: наймем нянек, сиделок, тетушек, да кого угодно.

— Любовь не наймешь, Миш. И потом, разве ты не беспокоишься?

— Беспокоюсь, Ань. Но я и о нас беспокоюсь. Я волнуюсь, понимаешь ли, что мы работаем, вкалываем, пашем, а главного в жизни не видим.

Она посмотрела на него как-то странно. Так, будто видела в первый раз. И сказала тихо, как-то надломленно, словно из нее разом ушли все силы:

— Мне казалось, главное у нас уже есть.

Ушла, заперлась в ванной, долго плакала, судя по покрасневшим глазам, но больше ничего так и не сказала. А он тогда не придал особого значения, решил: «Дура. С жиру бесится».

А теперь? Теперь Михаил знал: Аня была гораздо умнее и прозорливее. Она-то сразу понимала, что в жизни главное.

— Любовь… — эхом повторил Михаил за священником. — Наверное, вы правы. Только я ее потерял.

— Потерял? — прозвучало с кровати сочувственное. — Разлюбил, стало быть?

— Почему «разлюбил»? Да я и сейчас…

Договорить он не успел, столкнулся взглядом с глазами, засветившимися одновременно и укором, и радостью. А за взглядом и слова подоспели:

— А говоришь «потерял», дурачок!

Нигде и никогда Анна не чувствовала себя так хорошо и спокойно, как теперь в этом таком далеком от ее прежней жизни доме. Разве что ребенком в Комарове было ей так же радостно: вольготно носиться по участку, слушать пение птиц и смотреть на небо без единой мысли в голове.

Теперь, конечно, о пустой голове мечтать не приходилось, да и беззаботность так и осталась навсегда в Комарове. Но было в этой размеренной, почти скучной жизни что-то притягательное, соответствующее ее внутреннему состоянию, что Анна сама не заметила, как сначала перестала тяготиться положением отшельницы, а потом и начала получать от него удовольствие.

Лучшим помощником в этом добровольном заточении была для Анны собака. Анна подобрала Дружка в придорожном овраге. Их как раз перевозили в этот дом, и Анна попросила остановиться (у нее все еще иногда начинало сжиматься под ложечкой из-за езды в автомобиле). Она вышла, спустилась в канаву, увидела в луже дрожащую собаку с перебитой лапой. В машину вернулись вместе. Только теперь Дружок перестал, наконец, бояться снова оказаться брошенным. Поначалу он пытался всюду сопровождать новую хозяйку и по-настоящему волновался, если оставляли дома, запирали в комнате или просили не мешать. Но теперь собака поверила, начала жить своей жизнью. Могла убежать за ворота и несколько часов вынюхивать по окрестностям кошек, могла развалиться на открытом месте участка, подставив брюхо солнышку, и не реагировать на окружающие звуки: стучал ли рубанок, жужжала ли пила, хлопала ли калитка — она не обращала внимания. Была поглощена собственной жизнью — приятной и спокойной, потому что протекала эта жизнь в любимом доме среди любимых людей.

Анна и сама уже привыкла к дому. Конечно, он не был пределом мечтаний. На террасе дуло из щелей, и в ветреные дни становилось невыносимо холодно. В нескольких комнатах до конца не закрывались ставни и, бывало, хлопали в ночи, пугая своим стуком. Винтовая лестница предательски скрипела и грозила ускользнуть из-под ног. Но было в этом здании главное качество, которое скрашивало все недостатки, — по до конца не понятным причинам он казался Анне родным, будто созданным специально для нее.

Хотя, конечно, это было не так, строился он совсем для другой женщины. Хозяин дома, отдавая Анне ключи, так и сказал: «Бери, живи, сколько надо. Это ведь ее дом. Раз она сама не приехала, пусть хоть гости ее поживут».

Она тогда на расспросы не решилась, чужие скелеты ворошить не хотелось — своих полно. Но теперь ей было жалко расставаться с домом. Бегство казалось предательством по отношению к той, которой он был подарен и которая поделилась своим подарком с ней. Анне стало так хорошо и привольно жить здесь, что ей иногда чудилось, будто отъездом она обидит и рассердит сам дом. И так не хотелось его обижать, что она, как могла, оттягивала момент поисков нового пристанища, сборов и переезда.