Лариса Райт - Исповедь старого дома

— Мама словно потухла. Вот была в ней жизнь — а потом раз, и нет. Совсем нет, понимаешь?

— А папа? — Снова робкий вопрос.

— Нет у меня никакого папы! — неожиданно грубо буркнул Миша и отвернулся. — Не знаешь, где моя сумка? Мне на работу надо.

— Как всегда, в коридоре, — спокойно ответила Аня.

Проявилась непонятно откуда взявшаяся женская мудрость. Она интуитивно чувствовала, когда необходимо переждать, отступить, затихнуть, а когда стоит обидеться или настоять на своем. Сейчас не стала ни настаивать, ни обижаться — и, конечно, через какое-то время услышала ответ на свой вопрос.

Смерть маленькой дочери стала непоправимым горем, но Мишина мама нашла бы в себе силы пережить это, если бы чувствовала хоть малейшую поддержку мужа. Но «этот человек» (именно так, и никак иначе, называл его теперь Михаил) не думал и не хотел думать ни о ком, кроме себя.

— Он всю жизнь меня терпеть не мог.

— Почему?

— Тебе ли об этом спрашивать…

— Моя мать меня просто не замечает. Но она никого не замечает, кроме себя. Она просто равнодушна — это да. Но все-таки я не могу обвинить ее в ненависти.

— Что ж, может, ты и права. До появления Лены я чувствовал постоянный негатив от «этого человека», а когда она родилась, он как-то успокоился и стал относиться ко мне безразлично. Знаешь, будто обрел желаемое и угомонился. Но когда ее не стало, он словно взбесился. В каждом его взгляде, в каждом жесте, в каждом движении читалось: почему он жив, а Лены нет?

— Странно, Миш. Так любить одного ребенка и ненавидеть другого… Я уверена, если бы моя мама родила десятерых, она бы всех по-прежнему не замечала. До сих пор не знаю, каким чудом я-то на свет появилась.

Муж пожал плечами:

— Может, потому, что она больная была, поэтому он ее так любил.

— Не объяснение.

— Согласен. Сейчас-то у него совершенно здоровая девочка.

— У тебя есть сестра?

— Я ее никогда не видел. Понимаю, конечно, она не виновата ни в чем, но это ее так хотел «этот человек» и своим желанием добил мою маму. Он так мечтал о детях… Мечтал не тайно и безнадежно, понимая, что возраст, что упущено время, что так сложилась жизнь, а цинично и открыто. Так и говорил маме: «С тобой так и помру старым дубом, а хочется еще кленом побыть. Родить ты никого не сможешь — дело понятное, так что не обессудь, дорогая, пойду я туда, где мечта моя станет явью, а чем твоя душа успокоится, мне начхать».

— Так и сказал «начхать»?

— Да какая разница, сказал, не сказал… Главное, он так поступил: ушел от матери — и поминай как звали. А она его любила до потери пульса, точнее, до потери сознания, — поправился Миша, помрачнев. — Я потом вспомнил, что была еще одна история, когда он на сторону засобирался. Так мать тогда месяцами на кровати лежала, в потолок уставившись. А потом ничего, встряхнулась как-то, приободрилась. На работу устроилась. Это я потом понял: она Ленку решила родить. Не знаю уж, почему раньше не рожала. Проблемы, кажется, были. Но ведь бывает так: десять лет ничего, а потом раз, и случилось. Наверное, она просто очень сильно захотела. И подействовало: удержала, вернула и дочку родила. А теперь что ей было делать? Она снова легла на диван. Может, просчитывала какие-то варианты, искала способы снова завладеть им. А когда не нашла…

— Разве так можно? — не удержалась Аня от комментариев.

— Как?

— Сойти с ума из-за мужчины… Нелепость какая-то.

— Слепая любовь. — Другого более или менее разумного ответа у Миши не было. Как, впрочем, не было у него никогда ответа и на другой вопрос: — И что она в нем нашла?

— Химия, — откликнулась Аня.

— Что «химия»?

— Ну, вот это: двое видят друг в друге что-то, незаметное для других. А остальные недоумевают по этому поводу.

— Мне все равно, как это называется: химия, физика, биология…

— Жизнь, Мишенька. Это просто жизнь. — Аня секунду подумала и добавила: — И любовь.

— Больная любовь какая-то. Неправильная.

— У нас с тобой будет правильная, — искренне пообещала девушка.

— Какая?

— Счастливая.

Она и была счастливой. Сколько? Кому-то десять лет покажутся мгновением, а для иных обернутся вечностью.

В то первое десятилетие ни у Миши, ни у Ани не было причин обижаться на судьбу. Он обнаружил, что работа на телевидении начала приносить не только средства к существованию, но и моральное удовлетворение. В отличие от временного, но уже казавшегося бесконечным застоя в кинематографе, в Останкине теплилась жизнь: снимали сюжеты, писали программы, а главное — слушали и воспринимали новые идеи. Здесь приветствовалось творчество, особенно молодое: готовность работать и днем и ночью без сна и отдыха.