Лариса Райт - Исповедь старого дома

Вот сегодня, например, когда буря утихла и они начали заниматься, он что сказал? Сказал как Станиславский: «Не верю!» Как она ни старалась грустить о смерти чеховской Маруси, ничего не получалось. Он все продолжал кричать, что не верит, а она верила в то, что он не верит, расстраивалась, но ничего не могла с этим поделать, пока он, наконец, не спросил:

— Ты хоть понимаешь, чего я от тебя хочу?

— Понимаю. Подлинности. Ты же сам говоришь.

— А где она должна быть, эта подлинность?

— В речи, во взгляде, в движениях.

— В душе, Ань. В душе должна быть подлинность. Ты думаешь, если ты звуками скорбишь, а в голове рассуждаешь о том, какой суп на завтра сварить, зритель этого не заметит?

— Я не думаю про суп.

— Да какая разница, про что? Ты должна думать о том, что у людей любовь, а она умирает, и он ничего не может сделать. Боже мой! Какой ужас! И тогда тебе поверят. Поверят только тогда, когда ты будешь чувствовать то, что чувствуют твои героини.

— Если подлинно страдать с каждой из них, то можно сойти с ума!

Он вдруг побледнел.

— Ты что?

— Ничего. Ты здесь ни при чем. Страдать не надо, но надо понимать это страдание. Надо чувствовать, надо понимать, почему так, а не иначе, надо проникать в сознание героев, представлять все тонкости их душевной организации, ощущать причинно-следственную связь слов и поступков и сопереживать им в полной мере. Иначе невозможно любить отрицательных героев. А если не любить своих героев, то невозможно играть.

Она подумала над его словами. Сопереживать Марусе из «Цветов запоздалых» было легко: прекрасная, но несчастная, умирающая от чахотки девушка, слишком поздно нашедшая свою любовь и почти не имеющая времени насладиться наконец обретенным счастьем. Что может быть проще сочувствия такой героине и понимания всех горестей ее бытия? Но понять и принять зло гораздо сложнее.

— А как полюбить отрицательного персонажа? Как научиться сочувствовать его зависти и склонности к интригам? Как отстаивать его право на плохие поступки?

— А ты не начинай с персонажей. Начни с людей.

— Как это?

— Обрати внимание на нечто априори неблаговидное и попробуй это принять, понять, а потом и полюбить.

— Маньяка? Вора? Убийцу?

— Не лезь в бутылку. Кроме откровенного зла, в мире полным-полно недостойного материала. Ищи!

Легко сказать. А где искать? Кого? Как? Об этом он не сказал. Видите ли, его задача «только направить на путь, а идти по дороге надо ей самой». А куда идти? Об этом он сказать не удосужился. И где найти прекрасное в ужасном? В этом нищем, что ли?

Аня замерла как вкопанная. Мужчина сосредоточенно копался в помойке, не обращая на нее никакого внимания. Время от времени он удовлетворенно крякал, вынимал из железных баков какие-то видавшие виды деревяшки, складывал на землю и снова углублялся в пристальное изучение мусора. «Найти прекрасное!» — приказала себе Аня и тут же обозлилась на себя за доверчивость к несостоявшемуся режиссеру и за собственную глупость. Что прекрасного можно найти в грязнуле, копающемся в помойке? Она собиралась двинуться дальше, как вдруг:

— Подержи-ка! — От ящика ей протягивали нечто, бывшее когда-то стулом. — Боюсь, если поставлю его на землю, развалится, а мне не хотелось бы. Раскрошится не под тем углом, потом не соберешь.

Человек, которого она окрестила нищим, настойчиво тыкал в нее шаткой конструкцией и смущенно улыбался. Лицо его, морщинистое и худощавое, было чисто выбрито, черное, драповое пальто — не новое и не модное, но явно не с чужого плеча — сидело аккуратно, ботинки, ношенные, судя по всему, не один сезон, все же не выглядели явно стоптанными, а руки, крепко державшие шаткие ножки стула, источали сильный, заглушающий «ароматы» помойки запах ацетона. «Не нищий», — догадалась Аня и, отбросив колебания, приняла у него добычу.

«Не нищий» благодарно кивнул, собрал с земли кучу деревянных обломков и пошел прочь от мусорных баков, коротко бросив:

— Пойдем!

— Куда? Я не собираюсь никуда с вами идти!

— Я тебя и не зову. Мне стул нужен. Будь добра, донеси, а потом иди, куда шла.

Пораженная бесцеремонностью странного человека, Аня хотела шваркнуть этот дурацкий стул о землю так, чтобы он превратился в щепки, но неожиданно вспомнила завет «Принять, понять и полюбить» и, выставив перед собой деревяшку, словно щит, отправилась следом.

Он подошел к ступенькам в один из таких подвалов, в которые в те времена спускались только сантехники и крысы, и Аня снова заколебалась: перспектива спускаться туда с незнакомым мужчиной казалась верхом безрассудства. Но разве она когда-то отличалась послушанием и благоразумием? Вряд ли маньяки поджидают своих жертв у помойки в надежде заманить их к себе выуженным из мусора шедевром, да и на шедевр зажатый в ее руках стул никак не тянул.