Лариса Райт - Жила-была одна семья

Она решительно взяла конверт, собираясь вернуть в него выпавший паспорт и отправить обратно владельцу, но любопытство снова пересилило: конверт был твердым. Уже на ощупь она определила, что бумага, скорее всего, скрывала под собой аудиодиск в обычной пластиковой коробке.

— Прислал мне любовные серенады или сонеты Шекспира? — Саша усмехнулась, взглянула на себя в зеркало: рот до ушей, щеки зарделись, глаза горят. Показала себе язык. Она была довольна.

Когда она достала диск, улыбка сползла с лица, пальцы разжались, коробка полетела на пол. Девушка стояла в оцепенении, а с пола из-под треснувшего от удара пластика на нее смотрел задумчивым взглядом брат. Трясущимися руками Саша подняла диск, прочитала название, повторила:

— Владимир Чаидзе (в отличие от нее Вовка ополчился только на самого отца, фамилия осталась нетронутой). «Возвращение». Символично… — Саша перевернула коробку, пробежала глазами по обычному тексту: типография, год издания, студия, монтаж, звукозапись, тираж 5000 экземпляров. «Продюсерский центр Сергея Палевского», — прочитала она информацию, которая все расставила по своим местам. Она открыла коробку. Оттуда выпала лаконичная записка: «Послушай четвертую песню». Девушка пробежала глазами по списку произведений, нашла: «Прощение», тяжело, горько вздохнула и вспомнила:

«— Сашка, ты должна это послушать! Прямо сейчас, слышишь?

— Если я послушаю прямо сейчас, могу сорвать свою выставку на Винзаводе. Галеристы любят пунктуальных художников, у меня через полчаса встреча, и я стою у входа в метро.

— Ты в метро?!

— В городе пробки, боюсь опоздать. Все, пока.

— Нет, стой! Сань, это важно. Я, кстати, эти стихи и продюсеру оставил. Они понравились. Я даже запись сделал оригинальную.

— Вовочка, раз это так важно и такие замечательные стихи, можно я не буду их слушать на бегу, а? Завтра приеду к тебе, и исполнишь. А то по мобильному несерьезно как-то.

— Ну хотя бы названием ты можешь поинтересоваться?

— Валяй, говори.

— «Прощение».

— Философски.

— Еще как. Оно, между прочим, о том, что мы с тобой неправильно живем.

— Вовочка, научишь меня жизни завтра, договорились?

— Договорились».

«Завтра» Вовка разбился…

Саша в нерешительности смотрела на диск. Вот так сразу поставить его, снова услышать голос брата, представить его живым она не могла. Постояла какое-то время, но все же собралась с духом, включила:

— «Болит, гнетет, мешает, губит», — запел Вовка с какой-то надрывной, до этого никогда не слышанной хрипотцой.

Саше было настолько больно, мучительно внимать знакомым интонациям, что в первый раз она даже не обратила никакого внимания на текст. Музыка была незатейливой: простые аккорды в левой руке, в правой — бой. Слов она не разбирала, жадно хватала звуки, ловила буквы. И только когда наступила тишина, она подумала, что не разобрала смысла. Взяла себя в руки, снова включила мелодию, заставляя разум взять верх над чувствами. «Вовка не хотел, чтобы я просто слушала, он хотел, чтобы я услышала».

И она услышала. Включила запись снова, а потом во второй раз, в третий раз, в четвертый, словно проверяла себя: правильно ли я понимаю, это ли он имел в виду, об этом ли тихо размышлял при жизни и громко кричал после смерти? Саша останавливала диск, снова ставила, проживала один кусочек песни, другой, словно хотела отбросить последние сомнения, будто искала подтверждение своим мыслям и в каждом отдельном слове, и во всем тексте:

Сомнений не осталось. Все предельно понятно. Конечно, ее спаситель без паспорта преследовал совершенно другие цели, предлагая обратить внимание на эту композицию. Но его цели могли подождать, а Вовкины ждать не должны были. Теперь это была не просто песня, не просто философское стихотворение, а самое настоящее завещание: завещание ей, Саше, которое она обязана была исполнить. Брат не получит другую жизнь, не найдет тайную дверь и никогда не вернется, он уже не сможет сделать свою судьбу «правильной», а у нее этот шанс все еще есть.