Лариса Райт - Жила-была одна семья

Ира смотрела на Самата во все глаза. За последние пятнадцать лет это был, наверное, уже восьмой или десятый раз, когда она «должна была сказать мужу», но никогда до этого Самат не уходил от матери.

— Да, я действительно должна мужу…

— «И свято долг умею чтить. Страшусь желанья не таить. Молчу… и тайно я страдаю», — процитировал Самат «Десятую заповедь» Пушкина. — Предпочитаешь страдать дальше?

— Нет, нет… Я скажу.

— Когда? — Он был так решителен и настойчив, что Ира поняла: слишком долгое промедление приведет к тому, что он снова испугается, а разговоры останутся всего лишь разговорами.

— Шестнадцатого декабря? — предложила она и улыбнулась. В этот день все обязательно должно было сложиться удачно.

— Шестнадцатого, — эхом повторил он.

— Шестнадцатого, — снова она.

— Шестнадцатое декабря. — Ира в задумчивости смотрела на дверь туалета, на которой висел календарь. Наконец она открыла ее и прошла в спальню: — Миша! — окликнула она спящего мужа.

— Еще пять минут, — сонно пробормотал он.

— Миш, нам надо поговорить.

— Да-да, еще чуть-чуть.

— Миш, я серьезно!

— Выключи, пожалуйста, будильник.

— Что? Какой будильник?

— Звонит.

— Да не звонит никакой будильник, что ты выдумываешь?! Ох, это же мой телефон! — Ира мгновенно оказалась на кухне, но секунды были упущены: дети проснулись.

— Алло!

— Мам, сколько времени?

— Мам, скажи Петьке, чтобы не орал на всю квартиру!

— Да-да, я слушаю.

— Мам, так мне пора в школу или не пора?

— Мам, закрой Петьке рот.

— Закройте рот оба и дайте мне поспать еще пять минут! — Это уже Миша из комнаты.

— Хорошо. Я все поняла, я поеду. — Снова Ира.

Через двадцать минут, когда заспанные домочадцы вылезли наконец из кроватей, Ира уже стояла у входной двери.

— Мам, ты куда?

— Мам, а кто мне кашу сварит?

— Ты хотела о чем-то поговорить.

— Я на похороны, кашу сварит папа, и в школу тоже он отведет. Поговорим вечером.

— Ир, что случилось? Кто умер? Какие похороны?

Ира лишь рукой махнула, мол, «ничего страшного, ты не знаешь». Она и сама-то, в общем, не знала. Подумаешь, видела один раз, подумаешь, была допущена в комнату, обклеенную фотографиями, подумаешь, стала свидетелем чужих сердечных тайн. Все это не заставляло скорбеть и плакать по скончавшейся Луизе Карловне. Ира бы и не подумала идти на похороны, если бы не звонок начальницы, которая пропела в трубку безапелляционно: «Наверное, следует пойти попрощаться. Все-таки это наш автор». Ира хотела бы ответить, что о подобных мероприятиях обычно извещают заранее, но день был будний, а значит, рабочий, а рабочему человеку не следовало придумывать отговорки для того, чтобы не выполнять распоряжения руководства. Поэтому она беспрекословно собралась и отправилась на другой конец Москвы, чтобы положить цветы на гроб практически незнакомой женщины. Она была уверена, что других причин не было, но любой, даже не очень хороший психолог без особого труда сообразил бы: звонок редактора и поспешное бегство — та самая спасительная соломинка, за которую она уцепилась, чтобы отложить долгий, тяжелый разговор с мужем.

У дверей морга не было никого, кроме двух пожилых женщин, держащих в руках по четыре потрепанные гвоздики. Ира сначала решила, что начальница что-то напутала: все-таки автор научных статей обязан был быть уважаемым человеком в научном мире, числиться в каком-нибудь институте, иметь коллег и друзей. Здесь же вокруг не было ни скорбных глаз, ни заплаканных лиц. Вокруг вообще не было лиц, а те два, что все-таки были, выражали только любопытство, весьма далекое от печали. Она уже собиралась найти кого-нибудь из служащих и поинтересоваться наличием другого морга поблизости, когда одна из женщин с гвоздиками спросила:

— Вы к Луизе?

— Да, к Луизе Карловне.

— Ну, слава богу, мы уж думали, одни тут куковать будем.

Ире хотелось спросить, кто «мы» и почему «одни», но преодолевать свою нерешительность не потребовалось. Незнакомая дама оказалась более чем словоохотливой и дала исчерпывающие ответы прежде, чем успела услышать хотя бы один вопрос:

— Соседи мы одни у нее, голубушки, и остались. Луиза-то последние годы в своем институте разве что только числилась: ноги не ходили совсем. Те, кто хорошо ее помнил и хотел бы проститься, либо сами уже на том свете, либо одной ногой там стоят. А те, кто помоложе, отговорились занятостью. Кому охота смотреть на чужую старуху?

Ира почувствовала, что краснеет. «Смотреть на чужую старуху» и ей не хотелось.