Лариса Райт - Жила-была одна семья

— Что же вы мне ответите?

Он был готов ко всему, но ее слова превзошли все ожидания:

— Будем работать вместе, — сказала она и впоследствии ни разу не свернула с выбранного пути, ни разу не упрекнула, не пожаловалась, не обвинила. Даже тогда, когда было страшно, даже тогда, когда было мерзко, даже тогда, когда пришлось бежать.

Позже, уже в Роудоне, куда Эсму с Нодаром поселили американские власти под видом беженцев из Югославии, Человек, приехавший через несколько лет относительного спокойствия их навестить, рискнул поинтересоваться у новоиспеченной мадам Рачич:

— Зачем, зачем тебе все это понадобилось? Я никогда не мог понять. Перед тобой и так были открыты все двери. И бедствовать ты не бедствовала. К чему этот риск? Ты ведь догадывалась, чем все может кончиться. Почему же ты пошла на это, если знала, что в случае подозрений самым мягким наказанием будет необходимость бежать?

— Вот-вот, — беззаботно откликнулась Эсма. — Дурная голова ногам покоя не дает.

— Темнишь! Ты же умная женщина!

Она лишь хмыкнула неопределенно и отмахнулась от него, как от назойливой мухи. Мол, зачем вспоминать то, что давно быльем поросло.

— Вот так вот, Нодарчик, — обратился он тогда к другу. — Разве понять нам эти инопланетные существа?

Нодар только головой кивнул, ничего не сказал. А мог бы. Он лучше других знал, что жена его была наделена от природы не только гибким, цепким, даже в какой-то степени мужским умом, но и качествами, свойственными в основном истинно женской натуре. Эсма умела быть и тонкой, и хитрой, и лукавой, и дипломатичной, а еще она никогда не возражала, если муж называл ее мстительной. К чему отрицать очевидное? Мстить ей было кому. Мстить ей было за что. Когда-то человек в сером с проницательным умом, холодными глазами и железным сердцем сказал ей:

— Аборт — единственный выход. Жизнь этого ребенка погубит мою. Внебрачный ребенок в нашей системе — такой же абсурд, как Рудольф Абель, спокойно прогуливающийся по Белому дому.

И Эсма спасла его жизнь, погубив другие, ибо вместе с тем неродившимся младенцем ушли в небытие и остальные ее будущие дети. А потом она мстила за это, сотрудничая с американцами. Нет, не тому конкретному серому костюму, о котором с появлением в ее жизни Нодара она практически не вспоминала, а всем серым костюмам, вместе взятым, всему строю, всей системе, она мстила тому государству, которое лишило ее возможности стать матерью.

Наверное, она могла бы пойти по другому пути: подарить тепло какому-нибудь уже рожденному, но одинокому ребенку, но «каждый выбирает по себе». Чужие дети для Эсмы всегда оставались чужими. Пожалуй, лишь для Сашуры вслед за Нодаром она начала делать какое-то исключение. А лучше бы не делала. Не пришлось бы страдать из-за вынужденной разлуки.

А Человеку, стыдно признаться, переживания друзей даже доставляли какое-то садистское удовольствие. Ему будто становилось легче от того, что кто-то рядом тоже мучился и страдал. Конечно, не так, как он. Конечно, во сто крат меньше. Они ведь были вместе, Нодар и Эсма, вместе до конца, а он почти мгновенно остался один. Да, Маша знала, что говорила, когда они обсуждали последствия его разоблачения.

— Как бы то ни было, ты будешь гораздо несчастнее меня. Возможно, не станешь беднее. Возможно, заживешь фривольнее, чем теперь. Но это богатство, — тут она показывала на фотографию троих детей, — навсегда останется со мной.

Маша родила Вовку практически тайком, то есть несанкционированно, и на все обвинения в безрассудстве потом отвечала:

— Тебя посадят, а у нас мужчина в доме останется.

Его не посадили. Он сам тогда посадил себя в самолет и отправился в свой последний рейс за штурвалом. Восьмичасовой перелет до Нью-Йорка они с Нодаром впервые преодолели, не проронив ни слова. Они молчали. Молчала и пассажирка в салоне, занимающая место 11 А, и каждый раз, выходя из кабины, они оба пытались поймать ее взгляд, догадаться, о чем она думает, заручиться поддержкой. Поддержкой заручились они у американских властей, у которых втроем на глазах у остальных изумленных членов экипажа попросили политического убежища. Убежище было получено, безопасность обеспечена, хотя избавиться от постоянного чувства тревоги было невозможно.

Потом с оказией ему передали весточку из России.

«Мужчины так не поступают», — было написано кривым Вовкиным почерком на листочке в клеточку, вырванном из тетради. И Человек на какое-то время успокоился: права была Маша — в доме остался мужчина.