Лариса Райт - Жила-была одна семья

— Как бы то ни было, это ваш выбор.

Луиза Карловна спокойно согласилась:

— Безусловно.

Но прежде чем Ира успела вставить торжествующее: «Вот видите!» или хотя бы поинтересоваться, с какой целью в таком случае ее привели в этот музей одной совершенно незнакомой личности, женщина добавила:

— Выбор слабого человека. А слабый человек не может быть господином. Так что в распределении ролей его имя всегда будет стоять напротив титула «раб».

— Вы думаете, любить — значит проявлять слабость? — Ира спросила с открытым недоверием. Она вообще не соображала, почему до сих пор остается в этом странном, проникнутом чужой болью помещении и поддерживает довольно бессмысленный разговор.

— Я думаю, идти на поводу у своей любви — вот слабость.

— Что вы имеете в виду?

— Старая как мир история. Они любят, но у него обязательства, и, как назло, не только перед женой и детьми, но и перед партией. Если выгонит семья, ему есть куда податься, да он бы и с радостью. А куда идти, если выгонит партия? — Луиза Карловна говорила тихо и задумчиво, как будто сама с собой, словно повторяла давно выученную роль, продолжала много лет назад начатый разговор. Ире показалось, что собеседница не все сказала. Уж слишком задумчиво, слишком красноречиво она молчала, будто там далеко, в каком-то неведомом, незримом и неслышном мире, она по-прежнему вела дискуссию с этим человеком на фотографиях.

— А потом?

— Что «потом»? — Луиза Карловна встрепенулась, посмотрела с удивлением, будто не понимала, что делают в ее святилище посторонние. Потом вспомнила, улыбнулась краешком губ и тут же нахмурилась, переспросила: — Так о чем это вы?

— О том, что было после партии. Ведь уже лет двадцать пять, как рухнула система.

— Потом вода утекла. Знаешь, если что-то не сделал вовремя, потом уже бывает поздно.

— Но ведь лучше поздно, чем никогда.

— Поздно — значит поздно, детка, — женщина ласково дотронулась до Ириного плеча. — Знаешь, для чего я храню все это?

— Для чего?

— Для того, чтобы приводить сюда молоденьких дурочек и показывать им, что поздно зачастую превращается в никогда. Нельзя поддаваться слабости и проводить ту единственную жизнь, что нам отпущена, в пустых надеждах. Если бы я смогла быть сильной, вместо этих снимков здесь висели бы совсем другие. Здесь были бы лица моих детей и внуков. Вот так.

Что-то удержало Иру от вопроса: «А что вам мешает разместить здесь и их фотокарточки?» Но Луиза ответила сама:

— А теперь с чем я осталась? Статьи, статьи, статьи и четыре стены, увешанные прошлым. Кругом бумага. Одна бумага.

«У нее никого нет, — поняла Ира, — ни детей, ни внуков. А могли бы быть, если бы нашла в себе силы забыть об этом человеке».

— У меня есть дети, — тут же произнесла она. Не для того, чтобы похвастаться или обидеть. Вовсе нет. Сказала лишь потому, что хотела успокоить эту странную авторшу, которая почему-то решила разнообразить свое существование переживаниями за незнакомого человека.

— Да? — Луиза Карловна недоуменно вскинула брови, помолчала, потом усмехнулась и через мгновение уже рассмеялась каким-то молодым, беззаботным смехом, неизвестно откуда взявшимся в ее охрипшем, простуженном голосе.

— Мне следовало догадаться, — пробормотала она, с трудом прерывая внезапное веселье, — я же сразу сказала: ты — половинчатая.

Ира вспыхнула. Ее задело поведение хозяйки. Неприятны были смех, безапелляционность и уверенность, но больше всего задевала правда. Она бросила несколько дежурных фраз о позднем времени, гостеприимстве хозяйки и надеждах на новые встречи и поспешила подальше от этого дома. И только по пути к метро неожиданно сообразила, что впервые за долгое время именно в этой квартире, в этой комнате, напичканной воспоминаниями, с этой женщиной, чувствующей и видящей то, что и сама она не в силах была в себе разглядеть, Ира наконец почувствовала себя по-настоящему целой.

Целую неделю Самат жил ожиданием поездки. Не то чтобы он очень хотел поехать именно на этот семинар или прочитать именно этот доклад об использовании новых технологий в преподавании математических дисциплин. Он вовсе не планировал сбежать из-под контроля матери, чтобы не слышать ее настойчивых вопросов, когда же наконец он перезвонит по любезно оставленному гостями телефону, чтобы сходить куда-нибудь с прелестной Ильзирой. У него нашелся бы еще целый ворох отговорок, кроме уже ставших и ему, и ей привычных: «Завтра обязательно. Может быть, на той неделе. Сейчас не могу, у меня доклад (семинар, ученик, день рождения друга), нет времени, настроения и желания, наконец. Я могу следовать в личных вопросах своим желаниям?»