Валерий Пудов - Приключения Трупа

Обмерянный и проверенный материал поступал в финал.

Зал обмирал заранее от восторга и ожидания торга.

В начале соревнования раздавали задания: стоять при народе без упора, изображать благодать, кивать в ходе разговора, плясать от толчка без упада, не прикрывать взгляда и держать жучка на ресницах, сложиться в позы угрозы, рачка и червячка, лосниться без массажа ровным макияжем и при этом — светиться духовным светом.

Победителя обещали внести в анналы и отдать в печать: на обложки в журналы.

Поощрительные медали, брошки, заклёпки и фиговые листы намечали упаковать в фибровые коробки и поднести остальным призовым конкурсантам сообразно миазмам и талантам.

Едва ли ждали на эстраде позора, но узнали — скоро.

Ради гнусных дел владельцы тусклых тел искусно и рьяно шельмовали: умельцы обмана подпирали палками обмылки своих недобитков, держали затылки лямками и таскали их за пряди на нитках. Управляли и без шлеи, по радио: вставляли приёмники наёмникам в щели и дыры и пунктиром передавали ориентиры.

Но командиры дурной карусели не преуспели.

Паршивый мясной фарш и стоял, и кивал, и плясал, но заиграл похоронный марш, и бал фальшивых граций стал ломаться наповал.

Уносили дохляков со сцены, как пронзённых быков с арены, и унесённых не благодарили, а грузили на самосвалы и увозили под покрывалом без следа куда попало.

Зрители представления на поразительное превращение утиля вопили с отвращением:

— Хоровод из нечистот с пародиями!

— Сброд на подиуме предстаёт уродинами!

Но вот после всего на сцене — фронтовой герой: кости — струной.

И народ за него — горой: губы — в пене, зубы — в стуке, руки — в тряске, ноги — в пляске без дороги.

Славный Труп — не другие создания: выполнял любые задания — и оскал показал явный, и пуп забавный, и танцы, и духовно сверкал без глянца, и кивал — плавно, а стоял ровно — и подавно.

Его хозяин завершал экзамен речисто — рассказом о проказах своего артиста.

Эпитафия о жмурике публике — потрафила.

Наконец мертвец доказал публично, что гармоничная личность и штучный эталон: он — и научный работник, и охотник до сердец, и обаял, и воевал, и расширял закон и географию, и имел, пострел, биографию!

— Невозможное возможно непреложно! — из кожи вылезали в ложе.

— Околеванец — чисто иностранец! — ликовали шестерки с галерки.

— Кавалер — в идеале! — повторял партер.

И от свиста, как в камышах, зал стоял на ушах.

Шквал оваций не знал вариаций.

Итоги конкурса вырастали в восторги без фокуса.

Разобрали детали и хмыри из жюри: наплевали на устав и, не отдав взятки, позорно убежали без оглядки.

— Тут вам, ребятки, суд, а не блядки! — зазорным посылом в тыл беглецам с миром прекратил нечистый экзамен речистый хозяин.

Зло и шутовство переросло в торжество.

Под фанфары качали победителя на руках.

Одобрительно, как пажить для отары, изучали пах.

Сдирали, на память, в давке аксессуары и бородавки.

Брали отпечатки: пальцев — для усадки неровных пяльцев, ног — для прокладки удобных дорог.

Вручали в фибровой коробке медали, брошки и заклёпки.

А фигового листа — не стали: победные места, сказали, не вредные.

А отсняли на обложки и экран ухмылку и стать мертвячью — погнали в ресторан клячу: за бутылкой отмечать удачу.

В ресторане кучно окружили лучший стол, накрытый заранее, и с аппетитом приступили к ликованию.

— Мы, — провозгласили, — атолл художников, а не бандиты из тюрьмы, не простофили из сапожников! Сочинили идиллию — прикатили к изобилию!

Стоя в рост, проговорили за героя тост.

Отпили, закусили, пошутили и повторили сказ.

И так — не раз.

Воспетый мертвяк, одетый во фрак, произвёл смертельное впечатление на питейное заведение: орёл, а не пил, здоровяк, а не ел, был бел и мил, а не шалил.

Но за осмотром не порадели о мертвом теле.

Быстро, как от искры, покраснели щеки, осоловели глазки и приспели широкие пляски.

Даже владелец победителя улетел от него, как младенец — от стражи своего родителя.

Один Труп сидел не у дел при разгуле и смотрел на суп из криля, кур из гриля и пиджаки на стульях.

Посторонние весельчаки разъяснили с иронией:

— Господин — хмур, но — не в агонии. Наоборот, караулит из-под руки: блюдёт кошельки!

Однако его фрака не проглядели дамы и мамзели.

Ни с того, ни с сего насели упрямо, как озверели: глазели, галдели, летели к нему в вальсе, цепенели в реверансе, пели романсы о шансе и контрдансе, рдели и млели, как на дому, словно жалели о любовной трели в ответ и — почему бы и нет? — о постели. Без лени и морали сжимали пальцы, звали на танцы, вздыхали, приседали к нему на колени и шептали — об измене.