Игорь Голосовский - Хочу верить…

— История, — озабоченно сказал художник. — То, что он твой отец, по-моему, никакого значения не имеет. Веди себя с ним, как с чужим. Да он и есть чужой. Будь осторожен.

Вернувшись домой, Игорь спустился в подвал и принялся за работу. Подземный ход был почти готов. К утру Игорь рассчитывал закончить его. На рассвете, усталый, выпачканный мокрой землей, он выбрался на поверхность метрах в пятнадцати от дома и, сидя на краю ямы, с облегчением вдохнул морозный воздух.

Черныш замаскировал яму ветками и вернулся в дом.

Гали не было. Еще днем она пошла к Валентине и до сих пор не вернулась. Обеспокоенный, Игорь отодвинул занавеску и стал вглядываться в пустынную улицу. Что с ней могло случиться? Внезапно он поймал себя на том, что к его тревоге примешивается чувство, очень похожее на ревность… Ему представилась Галя, вынужденная терпеть ухаживания Герда… Кто знает, как далеко он попытается зайти?

Галя пришла, когда было уже светло, а возле колодца женщины гремели ведрами. Она оперлась рукой о стол и пошатнулась. От нее пахло вином.

— Мы были в ресторане с Гердом, — сказала Галя. — Он заставлял меня пить, танцевать, пытался увезти к себе… Боже, как я измучилась! — Она закрыла лицо руками и вдруг разрыдалась так горько, что Игорь растерялся.

— Успокойся, — сказал он, погладив ее по плечу. — — Не надо, слышишь? Не надо… Этот Герд еще расплатится за твои слезы!

Он презирал себя за те мысли, которые недавно не давали ему покоя. Как он посмел ревновать ее? То, что досталось на его долю, — детская игра по сравнению с тем, что приходится переносить ей! Что может быть ужаснее, чем эти ухаживания матерого палача!

Галя вытерла слезы платком и обычным тоном сказала:

— Я видела Лагутенко.

— Здорово! — вырвалось у Игоря.

— Из ресторана Герд повез меня и Валентину в тюрьму… Мы зашли в камеру к Георгию Александровичу. Он очень похудел. Одни глаза… Герд и Шререр разговаривали с ним. Лагутенко узнал меня, но не подал вида…

— Что они от него хотят?

— Ваши сведения верны, они рассчитывают «переубедить» его, доказать, что национал-социалистская идеология более жизненна и реалистична, чем марксизм. Не знаю, всерьез они надеются его «перевоспитать» или ломают комедию, во всяком случае, сегодняшний разговор стоило бы послушать. Герд и Шререр ушли из камеры взбешенные. Дал им жизни Георгий Александрович! Положил их на обе лопатки. Он прямо назвал гитлеровские законы бредом шизофреника… Завтра в камеру явится доктор Бартш, известный фашистский «теоретик», специально приехавший из Берлина. Я намекнула Герду, что была бы не прочь присутствовать при этой исторической встрече.

— Ложись-ка спать, — прервал Игорь ласково. — На тебе лица нет. Завтра расскажешь.

Не успела Галя прикоснуться к подушке, как глаза ее закрылись, а дыхание стало ровным.

Укрыв ее одеялом, Игорь отправился к Якову Юрьевичу. Пора было наметить план спасения секретаря горкома.

— Говори о деле, — потребовал Веледницкий, как только Игорь поздоровался. — Хочу я знать, кто ты есть и с чем явился!

— Не спеши, — ответил Черныш. — Мы друг друга не знаем и оба опасаемся, вот в чем загвоздка. Давай я тебя спрошу кое о чем, потом ты задашь пару вопросов, а тогда уж видно станет, как дальше разговаривать.

— Согласен, — ответил отец. — Только я постарше, мне первому и спрашивать… Почему ты в пиджаке ходишь? Здоровье не позволяет гимнастерку надеть или как?

— История обычная, попал в окружение, еле от смерти спасся… Дело не в гимнастерке, а в том, что под нею.

— Местный ты или издалека?

— Прибельский.

— Ко мне специально прибыл?

— Просто надзирателя тюремного искал.

— Для чего?

— Погоди… Дай сперва мне свои вопросы задать… Ты-то почему не в армии?

— Грыжа у меня. Белобилетчик.

— Кем работал до войны?

— Электроосветителем в драмтеатре.

— Эвакуироваться не захотел?

— Домик бросить было жалко… Знаешь, что я скажу? Допрос твой — чепуха на постном масле! Что на языке; — мы слышим, а мысли наши неизвестные. Ни к чему это. Хочешь — говори, зачем пожаловал, а коли боишься — не обессудь.

— Записку в камеру передашь? — напрямик спросил Игорь.

— Передам, — ответил Яков Юрьевич и усмехнулся. — Долго же ты, сынок, вокруг да около юлил, прежде чем решиться. Люди-то без предисловий меня об этом просят, и я им не отказываю.

— Случалось, значит?

— Не только записки, но и табачок и бельишко передавал. С чужих деньгами брал или маслицем, ну, а для тебя, так и быть, бесплатно сделаю… Пиши записку.