Игорь Голосовский - Алый камень

— Ты много думал об этом.

— Конечно, а разве ты не думал? Кто же сейчас не думает об этом?

— Интересно, какими при коммунизме будут семья, любовь, брак? — сказал Егорышев.

— Я знаю только одно: любовь будет честной. В этом все! — просто ответил Матвей. — Честной и правдивой до конца. До самого потаенного уголка души.

— А ревность? Исчезнет ли ревность? — покраснев, спросил Егорышев.

— Обязательно исчезнет! — уверенно ответил Матвей. — Я имею в виду тот род ревности, который порождается обманом и обидой. Обман станет немыслим.

— Что же, люди будут легко и спокойно мириться с потерей любимого человека?

— Почему? — удивился Строганов. — Только глупцы думают, что при коммунизме все будут безоблачно счастливы. Останутся и горе, и боль, и слезы… Люди будут плакать, расставаясь с любимыми… Плакать… И желать им счастья. Потому что главное на свете — счастье тех, кого мы любим. И если это счастье не сумел найти для любимой ты сам, ты и виноват. Только ты. Но не она. Нет, не она…

— Это правда, — прошептал Егорышев. Они долго молчали.

— Коммунизм, — тихо сказал Матвей. — Еще недавно никто даже не смел мечтать дожить до него… А теперь… очень обидно… не дожить…

Голос его срывался от слабости.

Наступила ночь. Егорышев уснул. Он поднялся незадолго до рассвета и вышел из палатки. Чувствовал он себя еще хуже, чем вчера. Ему хотелось лечь и закрыть глаза, но он заставил себя вытряхнуть на землю содержимое обеих сумок и уложить в одну из них самое необходимое. На дно он положил тетрадь Строганова с его записями и Алый камень. Он несколько минут рассматривал этот камень, поворачивая его перед глазами. Камень вовсе не был алым, он был зелено-серо-бурого цвета, обыкновенный скучный булыжник, и Егорышев не понимал, как Строганов ухитрился отличить его от других камней. Сколько угодно таких булыжников валяется на дороге. Но этот особенный. В нем скрывается могучая, волшебная сила, только скрыта она глубоко… Сейчас это просто камень… Чтобы стать алым, он должен расплавиться в горне, запылать, жертвуя собой, и возродиться вновь.

Егорышев осторожно положил камень в сумку и подумал, что очень радостно, должно быть, найти такой редкий камень и увидеть в нем то, чего никто не видит.

Он разрезал на длинные полосы парусиновый чехол спального мешка и сделал лямки, которые можно было надевать на плечи. Кроме того, он сделал две петли, чтобы Матвей мог просунуть в них ноги, и соединил лямки и петли.

Егорышев очень гордился этим устройством, однако Матвей его не оценил. Он безропотно продел ноги в петли, но его потухший взгляд скользнул, не задев Егорышева, и тот уныло подумал, что сегодня Строганов совсем плох.

Взвалив его на спину, Егорышев побрел вниз по течению ручья. Он знал, что не дойдет, но все равно шел, потому что не мог не идти… В тайге ему стало немного легче. Можно было время от времени опираться на стволы. Мох мягко стелился ему под ноги, чтобы он не споткнулся и не упал.

Но все-таки он упал. Даже человеческие силы имеют предел, хотя сил у человека больше, чем у льва и у орла, мало кто знает об этом, но это так. Просто эта сила скрыта очень глубоко, снаружи она не видна. Как у Алого камня.

Егорышев упал в ручей и вымок до нитки. Вымок и Матвей, но он не заметил этого, как не заметил и самого падения. Он был без сознания.

Егорышев встал и снова взвалил Строганова на спину. Идти он не мог, но тем не менее шел, и это было чудом. Он не знал своего предела. Но он чувствовал, что предел наступил, и когда кончатся эти последние силы — наступит смерть.

Но настал вечер, и он вышел из тайги и, не останавливаясь, пересек вброд Унгу. Он сел под деревом, положил на траву Матвея и осмотрел реку. Унга с гулом неслась мимо. Отчаяние охватило Егорышева. Последняя надежда рассыпалась. Он рассчитывал сделать плот и спуститься на нем по течению, но, взглянув на реку, понял, что самый крепкий плот мгновенно разобьется о камни и превратится в щепки.

Зная, что через сто или через двести метров сердце его остановится, Егорышев снова встал и шагнул вперед с Матвеем на плечах, но в этот момент черная тень мелькнула перед ним, теплое дыхание пахнуло ему в лицо, и он увидел перед собой отощавшего и облезшего, но несомненно живого Кавалера. Мерин подбежал к Егорышеву, коротко заржал и принялся меланхолически перебирать мягкими губами добела натертую уздечку.

— Спасены! — прошептал сзади Матвей.

Егорышев усадил его в седло, отдал ему свои сумку, ружье и, спотыкаясь, засыпая на ходу, повел мерина под уздцы.