Анатолий Гладилин - Первый день нового года

Ну и что? Дело не только в том, что мы теперь запускаем спутники. Наша страна стала одной из самых мощных, одной из самых сильных в мире. Вот что главное! Уж если мы такие горы свернули, то неужели не заровняем колдобины на дорогах?

В сорок четвертом — сорок шестом годах меня избрали народным судьей. У меня были дела по детской преступности.

Это самая страшная работа, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться.

Но в течение десяти лет число преступлений резко уменьшилось.

Бывало, мы регулярно заседали до двенадцати ночи. А теперь, как у нас шутят, мы выполняем постановление Совета Министров: пробило шесть часов — по домам.

В сорок пятом году к нам пришел один американский судья, приехавший с делегацией юристов.

— Сколько вы зарабатываете? — спросил он меня.

— Девятьсот рублей.

— В неделю? Так мало?

— В месяц.

Он не поверил. А мне было бы странно, если бы тогда я получал больше. Время-то было какое!

Но вот начиная с работы в народном суде я и стал валяться по больницам. Язва, тромбофлебит, сердце, почки. И пошло… Разладился механизм.

Ко мне приехал Перцов. Сообщил новости. Рассказал последнее дело, которое он слушал вчера. Подсудимый Николаев получил десять лет. Мы заспорили.

— Много, — сказал я, — ему бы хватило и пяти.

— Ну, Алексей, ты всегда был адвокатом, а не судьей.

Когда он ушел, я вспомнил эту фразу. Был. Вот так вот, Алехин, ты уже был. Был такой судья Алехин.

А насчет адвоката — смотря когда. Но однажды так и получилось. В сорок восьмом году. Только что вышел указ. За кражу общественного имущества, даже катушки ниток или ведра картошки, — восемь лет. А передо мной дело. Мать троих детей. Выкопала полведра картошки. Колхоз подал в суд. Собрались мы, обсуждаем. Смысл указа ясен. Никаких других толкований. Нет выхода. Но женщину — на восемь лет!

А дети?

Куда детей?

В детский дом?

Вызываю я адвоката. Вот что, говорю я ему, пускай ответчица детей в суд приведет. И пускай поменьше говорит. Самое главное, чтоб дети на переднем плане были.

Начинается заседание. Вопросы прокурора. Вопросы адвоката. А дело ясное. Указ.

На скамье женщина в черном платке и старом пиджаке. Наверно, остался еще от погибшего мужа. А в зале на первом ряду трое ребятишек. Один другого меньше.

Вызываем сторожа. Ответы точные. Не придерешься.

Но смотрю, и он детей заметил. Вроде даже засмущался. Одно дело теоретически — трое детей. А вот когда они перед тобой сидят, носами шмыгают…

— Так вы сами видели, как она копала?

— Сам видел.

Все правильно, и в протоколе следователя так записано.

— Хорошо, — говорю я, — может быть, вы уточните, сколько картошки она успела выкопать? Раньше вы утверждали, что полведра. Но может, знаете, так поначалу показалось или сгоряча; сказали полведра — и точка! А сколько все же было картошки?

А сам на детей смотрю. И он на них смотрит.

— Да меньше, — говорит он неуверенно.

— А вы не можете вспомнить, сколько картошек было в ведре?

Прокурор и адвокат даже замерли. Тишина в зале.

— Да штук около десяти, — говорит он.

— А если точнее?

— Четыре штуки, — говорит он.

Смотрю, прокурор захлопнул папку.

Раз четыре, то суд может и не усмотреть состава преступления. Присяжные совещались одну минуту. Решение единодушное: оправдать.

Я получил письмо от Фани. Она заболела и поэтому уже с неделю не приезжала ко мне. Пускай выздоравливает. Успеет. А если не успеет? А я успею? Что мне надо успевать?

Правда, может быть внезапный приступ — и тогда сразу операция. А исход? «Не приходя в сознание…»

Я вынимаю листок бумаги и карандаш. Вот так, Алехин. Пишем завещание. Дожили. Вот никогда бы не подумал.

«В случае (ну скажем мягче) неблагополучного исхода:

1. Сыну моему — чтоб берег мать. И продолжал дело своего отца.

2. Положите меня в зале заседания суда, где я работал последние четырнадцать лет.

3. Не ставьте мне никаких памятников и надгробий».

Коротко и ясно. Последнее твое решение.

Я спрятал листок в конверт и сунул его в ящик тумбочки. А в общем, это называется — подстраховался. Думаю, оно не понадобится. Как это так: жил — и вдруг умер! Такого не бывает. Правда, практика утверждает обратное. Но сам ты еще этого не испытывал, не приходилось.

Самое главное — надо жить. Ну как они там будут без меня? Ведь голова-то у меня еще работает. Я многое еще могу сделать. Значит, надо бороться.

Не нервничай. Не выплевывай ту гадость, какой тебя пичкают врачи. Выполняй все процедуры, какие они предписывают, и, как говорится, дыши глубже. Это только слабые умирают. А тебе еще жить и жить. Эх, сбросить бы сейчас лет пятнадцать…