Катя Гордон: Конченые

И мне становится спокойно и хорошо от того, что скоро там, сверху, будет, пусть по их правилам, пусть прожженный троечник, но свой.

– Медведев, вот когда ты станешь политиком, ты мне дашь квартиру?

– Я, Оль, обещать не могу, но все что от меня зависит…

Я включаю телевизор – и на мгновение мне кажется, что в новостях показывают Медведева: он жмет руку какому-то иностранному политику и иностранный политик тоже жмет Медведеву руку. И счастливые расселенные бомжи с партийными значками пьяно и гордо отдают Медведеву честь.

Просыпаюсь. Мамы нет. Сижу на кровати – слушаю новый день. Дворники шуршат метлами, нагибаясь так низко, что кажется: у них вовсе нет глаз – а сразу после зада начинается шапка. Нужно искать тапки и идти в ванную. Кран уныло рыгнет перед тем, как польется теплая вода. Все будет как всегда. Голова трезвеет ото сна – я нащупываю ногой тапки. Душно. Звуки исчезают – я чувствую, что именно с этого дня, с этого обычного утра, – начинается новое время моей жизни. В глазах темнеет. Я чувствую, что выдышала воздух мне положенный в этой квартире, я высмотрела все до дыр – до тыльной стороны – кажется: дворники устали шуршать для меня метлами, и нужно бежать. Бежать без цели, обманывая себя движением – робкая попытка борьбы с безнадегой. «Мы все умрем…» – вспоминаю я Урюкову.

В квартире стоит душный, пыльный свет. Мамина кровать убрана. Филоненко, как обычно, улыбается мне с фотографии над маминой кроватью. Я скалюсь ему в ответ. А за окном, со стены соседнего дома, скалится депутат с плаката. И вот-вот станет весело жить… А через дорогу дом, в котором живет мой отец. Темная дыра его окна засасывает унылой, тягучей памятью. Спотыкаюсь о стул. Как мало места для того, чтобы жить! Мы живем, как две рыбки в аквариуме – постоянно натыкаясь носами на стены. Мама оставила мне корм.

Я иду в ванную. Кран кряхтит и ругается – вот льется вода. «Мы скоро умрем…» – вертится в голове. Пора сваливать – понимаю я.

Арсентьев – целеустремленный. Он программист. Он точно знает, что он должен сделать сегодня для того, чтобы потом, однажды, попасть в заветную «силиконовую долину». Он все время сдает экзамены и заканчивает курсы: ТОEFL, SMART, Microsoft… С каждым месяцем он поднимается все выше и выше в своем профессиональном статусе – с каждым месяцем он все ближе и ближе к цели. Арсентьев – сосед Урюковой. Он проводит с нами свое свободное время. Он все время слушает плеер – и ему совершенно не нужно слушать нас. Мы для него просто место и время, нас для него почти нет.

Он точно не женится до тех пор, пока не выполнит свой бизнес – план, он точно не вспылит при начальнике, потому что он умеет терпеть – он лучше послушает плеер. Иногда я ловлю на себе его взгляд. Мне даже кажется, что я ему нравлюсь. И ему, это тоже, вероятно, кажется. А потом он вспоминает, что время, отведенное для всякой ерунды, прошло – пора спешить и развивать силу воли. Он набирает в легкие воздух, заряжается энергетическим напитком и ныряет.

Я жалею этого аутичного онаниста – ему невдомек, что жизнь уже давно началась.

Солнце разлито по аудитории – невозможно найти точку, из которой идет свет. Пока препода нет я болтаю с Никитой.

Никита тоже учится с нами, но он не в тусовке. Медведев, например, вообще убежден, что все евреи расисты – и нас вообще за людей не считают. Мой приятель Ник – еврей. Я знаю его со школы, потому общаюсь и с ним. Урюкова, Скворцов и Бардина рисуют на передней парте красным маркером наш будущий путь на карте Крыма.

– Такой крюк делать? – зло спрашивает Бардина.

– Спокойно! – Скворцов обнимает ее.

Я болтаю с Никитой:

– Не могу больше жить с мамой… – говорю я

– Выходи замуж… Заработать самой все равно не светит… Ждать пока мать умрет… Долго… А если она все-таки в Город Солнца рванет – то хату продаст… так все фанатики делают… – у Никиты хрустальные глаза.

– Кроме еврейских… – замечаю.

Да, мой приятель Ник – еврей. Он им стал в тот момент, когда его родители – вдруг вспомнив, что они евреи, и достав из сундучка однажды скрытое окончание фамилии – «зон», – рванули в Израиль. До этого они притворялись русскими и жили в советской квартире по соседству. Жили, надо сказать, точно не хуже нас, но, когда появилась возможность – они вспомнили все – даже то, чего не было. «Еврейский консул» дежурно прослезился и дал им израильское гражданство. Потом, правда, когда появилась возможность поиметь обратно и русское гражданство, многострадальная семья Гершиных – Гершензонов – точно так же намазав звездочкой глаза, – отправилось в наше консульство ностальгировать и причитать.