Катя Гордон: Конченые

Отец идет под музыку, рассказывает что-то этой длинной девушке и смеется. А она глядит на него сверху – иногда улыбается.

– Твой папаша… – говорит мне Скворцов.

– Хорошо выглядит… – говорит Бардина.

– Да урод он полный! – говорю я.

Вот они исчезли из поля нашего зрения. Скворцов выключает музыку.

А потом мы вылезаем из машины и бежим, спешим нагнать моего папашу с длинной девушкой.

Мы огибаем дом так, чтобы вынырнуть из-за угла им навстречу. Мы заглядываем в арку и рассчитываем скорость и время их движения, и вновь бежим.

Теперь мы останавливаемся, тяжело дышим и делаем шаг за угол, им навстречу.

– Оля… – растерянно улыбаясь, говорит отец.

– Папуля! – приветствую его я.

– А мы тут с коллегой идем… – отец разглядывает мою компанию, которая стоит позади меня.

Лукьянова тошнит: из кустов торчит только его зад. Бардина смотрит на отца зло и курит. Урюкова спокойно и безразлично озирается по сторонам. Скворцов и Медведев пялятся на длинную «коллегу» отца. Арсентьев слушает плеер и наблюдает за нами.

– А мы тут тоже, с коллегами… – говорю я.

Кто-то за моей спиной прыснул смехом.

– Как дела? – все так же растерянно спрашивает отец.

– Тебе с какого года рассказывать?

– Да ладно тебе, мы месяц назад виделись…

Я скрещиваю указательный и средний палец и вру:

– Вот, посылают на стажировку в Париж. Озадачена сборами вещей – мамин муж покупает нам квартиру в центре… А так, все по мелочам: купить – то, сделать это…

Отец смотрит на меня удивленно.

– Я, папуль, пойду… У нас с коллегами совещание. Досвидос.

Я прохожу мимо него – чувствую щекой его удивленный взгляд. За мной идут мои коллеги. Они проходят мимо, хихикнув, презрительно оценив, и длинную девушку, и отца с ног до головы.

Лукьянов все время пьет. Пьет – а потом его тошнит, или капельницу ему ставят. Приезжает бригада мужиков в белых халатах – берут у нас восемьсот рублей – и тыкают в Лукьянова, как в куклу Вуду иголки, и насыщают Лукьянова витаминами.

– Зачем ты пьешь? – спрашиваю его я.

– Пью и все… – отвечает он и все пьет.

Ему двадцать два года – он некрасивый. У него большие синие глаза – кажется, что глаза у него совершенно от другого человека, что никак не могут такие синие, большие глаза быть у пьяницы Лукьянова, что кто-то сейчас за ними придет: «Извините, мол, забыл свои синие глаза…», и Лукьянов, смущаясь, что присвоил чужое, снимет их со своего лица и станет совершенно законченным Лукьяновым.

Лукьянов бездельник. Он не работает и почти не учится. Он не хочет заводить девушку – потому, что «это лишний геморрой» – так говорит он сам. Лукьянов никогда ни с кем не спорит, он просто существует рядом – и все к этому привыкли. Он ласковый.

– Погладь меня по голове… – пьяно просит он Бардину, и, не дождавшись ответа, кладет голову ей на колени.

Бардина возмущенно закатывает глаза, но все же гладит его пьяную голову. Лукьянов улыбается. А потом опять пьет и тошнит. Он живет где-то от нас совсем далеко, в стране с синей площадью, мамками на улицах, которые кормят желающих молоком из груди, и газонами, на которых можно спать, и спать, и спать…

А теперь мы все нажрались и катаемся в метро. По кольцевой. Урюкова ведет себя неприлично.

– Урюкова! Хватит заниматься эксге…эксгибиционизмом! – кричу я.

Урюкова не слышит. Лукьянов ржет без остановки и смотрит на Урюкову. На Лукьянова с презрением смотрит бабка в шубе неясной породы.

Мы начали напиваться еще на философии. Повода не было. Был Кант. Было скучно и мутно. Бардина не пила. Бардина курила.

– Урюкова, отстань от мужчины! – кричу я.

Урюкова поднимает юбку и демонстрирует мужчине худые птичьи ноги с коленками внутрь. Мужчина достает книгу и смотрит в нее. «Парк Культуры…» Арсентьев слушает музыку, закрыв глаза, но тоже ржет. Он запрокинул голову и вытянул ноги в проходе. Лукьянов ржет больше всех. Он закатывает глаза, хватает ртом воздух и висит на поручне.

– Урюкова!

В глазах плывет. Чужие лица смотрят на нас зло и устало. Скворцов и Медведев пристают к девушке с красными губами. Мы передаем друг другу коньяк. Лица хором говорят: «В общественном месте – хулиганы – двери закрываются…»

По кольцевой. Странно хорошо.

Иногда люди наполняют вагон до отказа и мы теряем друг друга. Тогда мы не ржем. Вагон пустеет – мы находим наши лица и ржем снова. Бардина тоже ржет. Но она ржет по – другому – она курила. Дети смотрят на нас – и тоже, смущаясь, поглядывая на родителей, ржут. Родители их берут за руку и уводят.