Елена Костюкович - Цвингер

— Когда у меня в доме нет ничего, все равно есть замороженная треска для кошки, — гордо сказала Констанция, видимо готовя шутку. — И мной она тоже излюблена. Это я из словаря Даля. «Тухлица. Излюбленная крестьянами вонючая рыба».

Однако пару раз в месяц, как понял Виктор, наведывались итальянцы, из консульства и посольства, взявшие над Констанцией шефство. Плюхали на стол пакеты, там — пластиковые упаковки брезаолы, красное вино, торрони и пармезан. Причем с запасом, чтобы и гостям хватило, и хозяйке бы впрок осталось. Вместе с заграничным полиэтиленовым пакетом.

После первого или второго тоста, произнесенного лысым соседом-острословом: «Да здравствует все то, благодаря чему мы несмотря ни на что!» — как-то неожиданно, зацепившись языками, общество тронуло щекотливые темы, причем Виктор с Антонией оказались под перекрестным огнем. На них набросились и гости, и обе старухи, с первой же секунды стакнувшиеся на почве общего возмущения европейскими левыми.

Виктор пытался осторожно ссылаться на те факты, в знании которых они с Тошей явно были тверже, чем эти гости и эти старухи.

— Ну да, у нас на Западе в моде и в приличии левизна. А у вас в России, как ни кинь, от большевизма и уходить некуда. Все остальное было и будет кошмарнее. Думаете, предпочтительнее православие? Почвенничество? Или вообще монархия? Привлекательнее всего, если не говорить о перегибах, наследники просветителей. Большевики ваши эти вот как раз вот.

Местные советские, то есть антисоветские, участники спора цеплялись за полуфразу «если не говорить о перегибах»:

— Как же вы смеете так походя пробалтывать весь ужас, пыточную машину! Вы там, на Западе, не знаете ничего и даже знать не хотите!

Гися в паричке, привыкшая спорить квалифицированно, вытаскивала из ридикюля затрепанные выписки из ленинских документов.

— Вы вчитайтесь, хотя бы раз в жизни разберитесь в источниках. «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты». Вот вам ваш Ленин!

— Заметьте, Антония и Виктор, что Сталина мы пока что даже не коснулись, — вставляла Констанция, персональной ненавистью ненавидевшая Сталина за извращение идей Ленина и Маркса.

Тут Гися махала на нее кулачонками и снова посягала на самое святое:

— Сталин плох, а Ленин свят у тебя, Констанция! Как не совестно! Вот что писал Ленин в Пензенскую губернию, вот тут у меня: «Образец надо дать, повесить (непременно повесить, чтобы народ видел) не меньше ста заведомых богатеев, кровопийц. Отнять у них весь хлеб. Назначить заложников. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал. Телеграфируйте получение и исполнение». И еще постскриптум: «Найдите людей потверже».

Виктор чувствовал, что и они правы, и он тоже не неправ. Он вытягивал шею, снимал и тер очки, напрягался и лоб морщил. Выдающиеся уши шевелились, и Антония прыскала и показывала пальцами на него, а ему становилось дурно, и гудело в голове от умственного усилия и желания разобраться. Принципиально. Его мама потеряла жизнь, пойдя наперерез советской системе. Но у него-то самого в лицее, как и у остальных друзей его, героем был Че.

— Понимаете, Виктор прав, Че Гевара нашему поколению как бекон.

— Ветчина?

— Да нет. Ну как это по-русски сказать, свет на море…

— А, beacon ! По-английски «бикен», по-русски «бакен», а в твоем случае, Тошенька, ты имеешь в виду «путеводная звезда», — встревал заботливый Вика.

Гися снова не выдерживала:

— Что вы такое говорите! Этот Гевара — обыкновенный бандит, фанатик, а вы, мальчишки и девчонки, просто ошалели от дурацких лозунгов, от наркотиков. Ваш Сартр идиот и подлец. Ромен Роллан и Фейхтвангер умилялись нашим палачам. Как можно говорить о революции после того, что тут у нас было? Все революции преступны!

— Но позвольте, — задыхалась Антония. — Вы не верите вашим газетам, когда они пишут о Западе или о вашей стране. Почему же вы им верите, когда они врут о Китае? Я в Китае была, ездила с отцом. Разговаривала со студентами и с рабочими.

Только бы Мао не припутала, всполошился Вика. Вспомнил тут же, что Антония, кажется, даже китайский пыталась учить в лицейские времена.

— Говорила с китайскими товарищами. Есть в них и скрытность, и жестокость, но система у них совершенно иная, чем ваша. В Китае впервые за сотни лет избавились от голода, нет нищеты… Вы воспитаны в сталинской школе нетерпимости. Бросаетесь из одной крайности в другую.