Елена Костюкович - Цвингер

Но Люба тут как раз нашла себе фису с выездом. А! Ну вот к тебе же как раз! К твоей же бабушке Лере Григорьевне, царства-небесна! И тогда уже один мужчина неплохой у Любы был, и он — езжай в Киев, поможешь мне, бизнес со шкурками. И поехала.

А Настю как раз можно было тогда оставить. Настя, веришь, счастливый билет добыла. Попала в семью в Брешии за бабой ухаживать, лежачая, но соображает. Уколы ей ставить. Настя на ходу научилась. В первое время страшно вспомнить, куда колола. Ну и бабин сын, Альберто, глаз на нее положил.

…На чем, на ком по ходу все они учатся, особенно в первое время, уныло терзал себя Виктор. В первом разговоре непременно: кончила школу медсестер, диплом покажет потом, сейчас диплом на перерегистрации. На самом же деле видит шприц впервые. Ну вот на ком обучалась колоть уколы и ставить капельницы сама эта краснорукая смазливая Люба? Кто был ее подопытной свинкой? Бабуля, королева нежная и горделивая, бедная Лерочка?

…После этого Вика, холодея, — вот оно, зеркало его Италии любимой, посмотритесь и не кривите морду, синьоры! — выслушал, что каждый работодатель (в простоте душевной именовала их, феодальным образом, «падроне») интерпретирует появление Любы однозначно. Люба даже не надеется от них увернуться. Проходу не дают. С кем-то удается установить деловые отношения, а другим, чтоб удерживать работу, как водится, надо дать…

— Ну, вы, Люба, выглядите очень привлекательно. Не пробовали одеваться скромнее, чтобы к вам не лезли с глупостями?

Нет, Люба ни при каких обстоятельствах не согласится отказаться ни от шпилек, ни от мини-юбок, ни от боевой раскраски. Этот облик у многих российских женщин составляет их вторую натуру. Вика недавно готовил к печати путевые заметки де ла Невилля, путешественника семнадцатого века: тот видел в доме князя Голицына «единственную в России женщину, которая не белится и не румянится». Люба высказывалась проще, но свидетельствовала о том же.

— Со времен ПТУ, с Ижевска… без накраски — как голая идешь. Без глаз накрашенных меня никто на свете не видел, даже собственные девчонки.

Вот и сейчас у нее на одной квартире старый синьор Ливио. Этот просто не отлипает. Дает ей образчики кремов (а сам фармацевт) — натуральная косметика. Больше всего специальных шампуней дает медицинских, чтобы ими подмываться. И подробно объясняет, как это делать. По двадцать минут может рассказывать именно эту процедуру. Ну Любе что, Ливио такой старый, что от него никакого неудобства. К тому же бабка его, Флавия, дала Любе недвусмысленно понять, что для того ее и приглашали. Что эта Флавия не только не против, а в медицинских целях даже за. Но очень у синьора Ливио случается редко. Ему ведь уже за восемьдесят. За шампунчики ему спасибо. Пахнут приятно, и если пользоваться — никогда ничего не жжет и не саднит, а чувство такое хорошее, свежесть.

Синьор Ливио и синьора Флавия ей предоставили место, где ночевать в офисе. За стенкой ресепшна в чулане. Только чтобы уходила всегда в без десяти восемь утра и чтоб не возвращалась до девяти часов вечера. За это Люба убирает и их офис, и квартиру, где синьора Мария живет… это их дочка… и еще аппартаменто, которое они сдают. И дом на лаго.

Люба раз в месяц должна красить господину Ливио в желтый цвет волосы. Но она подменяет его хорошую краску, ботаническую краску, и красит собственные волосы, а ему покупает в супермеркате дешевую. И поэтому у него голова, бывает, перламутром на все цвета радуги… смеху-то! Так и надо ему, пердуну!

…Кого, кого мы подпускаем к детям? И к старикам? Кого я, скотина, ввел к Лерочке в ее квартиру с авторскими книжками, с офортами по стенам, с шелковыми шарфиками на полках платяного шкафа… Лера, твоя бывшая коллекция! Ты одевалась удачнее всех в городе. (От коллекции после ее смерти, Виктор видел, осталось два или три фуляра.) Кого я впустил в твой обставленный картинами и фотографиями быт? Кому дозволил кричать на девяностолетнюю Лерочку: «Бабулька! Тихо у меня! Как обосрешься, тогда ори, а до тех пор не вякай, не то сама знаешь что щас будет!» Но мы же не представляем себе это заранее, мычал и прикусывал губы Виктор. И не имеем альтернативы. Надеемся на чудо. Мы верим, что подысканная нами сиделка — исключение. Что она, невзирая на грубую оболочку… У! Да с чего мы берем это?! Откуда взяться благородству? Какой эти бабищи используют лексикон? И спрашиваем ли мы себя, наниматели, почему сами наши старики упорно борются, скандалят, пускают в ход последние силы, пытаются избавиться от грубоголосых надсмотрщиц, дочерей охранников ГУЛАГа?