Кристофер Мур - SACRÉ BLEU. Комедия д’искусства

Красовщик снял им всем квартиру в Латинском квартале на рю де Труа-Порт, рядом с бульваром Сен-Жермен.

— Что он тут делает? — спросила она, отстегивая от прически довольно замысловатую шляпку, державшуюся на булавках. Ее chignon в процессе выпустил несколько шелковистых черных щупалец.

— Он был в отпуске, — объяснил Красовщик.

— Я не спрашиваю, что он делает в Париже. Что он делает на диване?

— Ест морковку. Я тоже ем морковку. Мы делимся.

Она уже сложила парасольку и поставила в стойку у двери, поэтому решила, что это можно сделать и тростью Красовщика — вогнать ему в глазницу, чтобы вышла из затылка. Ее остановила только мысль о том, как она будет счищать мозг с ковра, потому что горничную себе они, конечно, так и не нашли.

Ее все раздражало. Раздражал Красовщик — и, вероятно, еще больше от того, что стоял теплый осенний денек, она гуляла по Люксембургскому саду, искала нового художника и при этом потела под нелепыми слоями юбок, корсетов, нижних юбок и прочих accoutrements, потребных для ношения современной модной женщиной. Турнюр! И кто его только выдумал? Двое лучших художников города объявили эту попу изысканной, разве нет? Не эта ли попа благоприятно сравнивалась с изящнейшими попами в истории искусства и признана была превосходящей их? Не этого ли она желала? Так почему, почему, почему вынуждена она цеплять на копчик эту опухоль из шелка и тафты размером с тыкву? Чтобы ее приняло парижское общество? Пот стекал в ложбинку меж ягодиц, и это раздражало. Раздражал Красовщик, раздражала их новая квартира, раздражал Этьенн — он сидел на диване, упершись передними копытами в пол, и хрумкал морковкой.

— Выведи его, — рявкнула она.

— У него стойло не готово. Консьержка обещала прислать человека, чтобы почистил.

В новом здании была конюшня и каретный двор для экипажей жильцов — такие удобства в городе уже становились редки.

— Ну так забирай его с собой и своим ящиком. Сам ищи нам новых художников.

— Я не могу выйти. У нас назначено.

— Назначено? У вас с Этьенном встреча? Здесь?

Красовщик вытащил из мучного мешка еще одну морковку и отгрыз кончик, а остаток протянул ослу.

— У нас собеседование с горничной.

— А Этьенн должен присутствовать, потому что…

— Елдак, — пояснил Красовщик.

Ну всё. Мозги с ковра придется счищать ей самой. Она выхватила трость Красовщика из латунной подставки и приняла стойку «en garde». Серебряный наконечник целил человечку прямо в глаз.

— Мой их уже не пугает, как раньше, — скорбно промолвил Красовщик. — По-моему, навык безнадежно утрачен.

Этьенн грустно кивнул — ну, или показалось, что грустно: сказать по чести, он просто давал понять, что готов к следующей морковке. Жюльетт бессильно опустила трость, затем вздохнула, вихрем развернулась и плюхнулась на диван между жалкими елдоплетами.

— Кроме того, — добавил Красовщик, — у нас закончилась синь. Последнюю я уступил карлику. Он легко тебе дастся. И пишет быстро. Найди еще одну рыжую прачку его соблазнить.

Да, легко-то легко, но ей к Тулуз-Лотреку возвращаться не хотелось, как бы он ни был талантлив. И художников из парка ей не хотелось, и того десятка живописцев, что костяшками домино выстроились со своими этюдниками по обеим сторонам Пон-Нёф. Она хотела Люсьена. Она скучала по Люсьену. Она спала с рубашкой, которую у него стащила, зарывалась в нее лицом и дышала этим уникальным ароматом — дрожжи-с-мужчиной-на-льняном-масле. Вот в чем вся загвоздка.

— Квартира дрянная, — сказала она.

— Хорошая, — ответил Красовщик. — Две спальни и ванная. Тебе надо помыться. Этьенн эту голой еще не видел. Ему понравится.

— Тут слишком много, блядь, соборов. Куда ни повернусь, горгульи цапают меня за жопу.

Рю де Труа-Порт и впрямь пролегала где-то между тремя крупными церквями. В сотне метров к юго-востоку или около того стояла церковь Сен-Николя-дю-Шардоннэ (святого покровителя вина в коробках); к западу располагалась церковь Сен-Северин; а в сотне метров к северу верхом на Иль-де-ла-Ситэ прямо посреди Сены, как мостик колоссального боевого корабля, плыл собор Нотр-Дам. И это даже не считая Сент-Шапели, что еще в паре кварталов от собора Парижской Богоматери, — шкатулки для драгоценностей из цветного витражного стекла, которую Блё собою вдохновила. И хотя в случае с Сент-Шапелью они этого избегли — вероятно, потому, что Красовщик в то время имел уличную репутацию полоумного звонаря Нотр-Дама, — в соборах она больше всего терпеть не могла сожжений. И окон. И быть Богоматерью. Но главным образом — костров.