Ему вдруг стало совершенно очевидно, что если его жизнь пошла по ложному пути, то началось это именно с его женитьбы на Клэр. Впервые в жизни Джон почувствовал, что ненавидит жену. Ужас перед болезнью и смертью сменился злобным отвращением к женщине, лежавшей рядом. Ее мерное, спокойное дыхание отдавалось у него в ушах свиным сопением. И пахло от нее старухой. Девушка с трепетной улыбкой, на которой он женился, незаметно, как огонь в камине, угасла, а из пепла родилась вот эта нудная стареющая супруга — le phénix de la famille!
Он улыбнулся в подушку, вспомнив о маленькой мести, которую позволил себе сегодня вечером, воздав Клэр за те бесчисленные ночи, когда она отвергала его. Да и сейчас, как он подозревал, она лишь хотела убедиться, что по-прежнему привлекательна, — это она-то, родившая двух детей, выжатый лимон. Он уже не чувствовал к Клэр ничего, кроме отвращения и неприязни, и не только потому, что она испортила ему жизнь в прошлом, но и за роль, которую она сыграет в будущем. Если верить статистике, Клэр переживет его, и он мог себе представить, как ей, такой брезгливой по натуре, будут мерзки его последние страдания, как она будет сдерживать тошноту при виде его, скорчившегося от боли и просящего судно. Дети еще, может быть, пожалеют о нем, но виды на наследство быстро их успокоят — как картина Констебля или акварель Тернера утешит Клэр. Вроде домашних Ивана Ильича, жена и дети будут ждать его смерти и молить бога, чтобы скорее прибрал его.
Мысль об их боге, вдруг мелькнувшая в бессонном сознании Джона, привела его в такую ярость, что он стиснул зубы. Клэр не только переживет его, но и умрет-то в преспокойной уверенности, что ее ждут райские кущи, тогда как Джон, атеист, лишен даже этой веры в загробную жизнь; поэтому Клэр может позволить себе мечты о вечном блаженстве, а ему остается лишь с ужасом думать о бездонной неизвестности.
Юношеские идеалы, не дававшие Джону покоя в ту ночь, он унаследовал от своего отца, который был судьей в северном судебном округе, но симпатизировал тем, кого в прежние времена называли бедняками, а теперь рабочим классом. Дед Джона служил управляющим на мельнице в Галифаксе; он был строгим пресвитерианцем, однако сына послал в квакерскую школу в Йорке, где позднее учился и Джон.
Судья был смолоду лейбористом и многие годы — бесплатно или за символическое вознаграждение — защищал интересы рабочих в конфликтах с хозяевами. Он сочувствовал даже виновным, понимая, что на преступление толкает нищета. «Законы, — сказал он как-то Джону, — не даны нам от бога, они созданы людьми. Присмотрись к законникам, которые их пишут. Подумай, чему служат эти законы — большей частью охране собственности тех, кто ее имеет, от тех, у кого ничего нет».
Его жена, мать Джона, была дочерью учителя. Она терпимо относилась к взглядам мужа, хотя и не разделяла их. Когда отцу Джона предложили должность судьи, делались попытки установить политическое равновесие в органах правосудия; первой его мыслью было отказаться, но жена уговорила согласиться, и, подобно всем мужьям со времен Адама, он уступил ей. Они купили особняк под Йорком, их обхаживали местные землевладельцы, и остаток жизни судье пришлось исповедовать свод законов, половину из которых он считал несправедливыми. Свои идеалы отец без особого нажима внушил сыну Джону и дочери Саре, словно передавая эстафету совершенствования рода человеческого. Сара стала учительницей, преподавала в школах в бедных рабочих кварталах, вышла замуж тоже за учителя, родила троих детей. Джона же отправили в Оксфорд, где радикальные убеждения привели его в Лейбористский клуб; на тред-юнионистских дискуссиях он высказывался в поддержку резолюций, предлагаемых левым крылом. Однако его приняли в свой круг и сыновья йоркширских землевладельцев, с которыми знались его родители; сказалась и материнская кровь, отчего со временем друзья-лейбористы казались ему все зануднее, зато юноши из клуба «Баллингден» [11] Клуб студентов-спортсменов из состоятельных семей в Оксфордском университете.
привлекали светскостью и шиком. Он стал пропускать собрания лейбористов, потом и вовсе подал заявление о вступлении в другой клуб, более громкий и элитарный, чем «Баллингден», — клуб британской haute bourgeoisie [12] Крупная буржуазия (франц.).
. Он изучил их неписаные правила, был принят и на выходной уезжал теперь из Оксфорда в загородные поместья. Он продолжал поддерживать отношения с этим же кругом и после Оксфорда, вступил в Лондонскую коллегию адвокатов, а позднее встретил в этом же кругу Клэр. Если все это время он продолжал причислять себя к социалистам, то скорее шутки ради, — похоже, это развлекало его друзей.
Читать дальше