Александр Егоров - Третья линия

— А может, мы уже умерли, и это Чистилище? — произнесла Анна.

Слова ее разорвали безмолвие. Тут же с моря налетел резкий порыв ветра, пахнуло гниющими водорослями. Оцепенение разом спало. Все зашевелились, будто пробуждаясь от долгого сна.

— Ой! — воскликнула Кити, вглядываясь в ночь. — Смотрите, кажется, кто-то идет!

Взоры обратились в ту сторону, куда указывала ее ручка с крепко зажатым куском лимона.

— Я ничего не вижу, — сказала Анна.

— Да вон же, вон!

В этот миг на луну набежало облако, и мир погрузился в непроглядную тьму. Единственным светлым пятном осталась терраса большого дома и крошечный кусочек берега перед ней.

— Черт!

— Слышите? Шаги. Ой, мамочка, он идет сюда.

Кто-то действительно приближался к дому. Неизвестный шел напрямик, твердым размеренным шагом, не скрываясь, словно был уверен, что там, куда он направляется, его ждут. Мелкие камешки летели в разные стороны из-под тяжелых ботинок.

— Эй! — окликнул незнакомца Облонский. — Кто там?

Человек ничего не ответил. Он сделал еще несколько шагов и остановился на границе освещенного круга. Послышался шорох, потом на секунду вспыхнула спичка, осветив низко склоненную голову прикуривающего мужчины. Спичка погасла, остался лишь огонек сигареты, который висел в темноте как диковинный светлячок.

— Кто вы? — спросила Анна.

Голос ее звенел от напряжения. Она судорожно вцепилась в перила террасы и, почти не дыша, смотрела в темноту, на этот тлеющий огонек. Ей казалось, что незнакомец тоже смотрит именно на нее, она всей кожей ощущала внимательный изучающий взгляд. Это пугало, но одновременно и возбуждало ее.

Вместо ответа из темноты вылетела обгоревшая спичка и, описав дугу, упала между камней.

Анна боязливо поежилась.

Наконец огонек сигареты дрогнул, мужчина шагнул в пятно света и остановился, спокойно глядя на сидевших за столиком людей. На нем были поношенная, залатанная в некоторых местах шинель и сапоги, покрытые толстым слоем дорожной пыли.

За плечом висел солдатский вещмешок. Вид у мужчины был усталый, будто он прошагал многие сотни километров.

— Здравствуйте, — сказал он с простудной хрипотцой в голосе.

Услышав этот голос, Кити вскочила, едва не опрокинув стул, и бросилась к перилам. Перегнувшись через них, она уставилась широко открытыми глазами на мужчину в форме.

— Мамочки! — вдруг взвизгнула она. — Вронский! Леша! Неужели это ты?

— Да. Я, — спокойно ответил Вронский. — Здравствуй, Кити. Давно мы не виделись, верно?

Кити снова взвизгнула, слетела по ступенькам вниз и бросилась на шею гостю. Он обнял девушку одной рукой, глядя поверх ее плеча куда-то вдаль. Во второй руке по-прежнему дымилась сигарета.

— Вронский, — беззвучно прошептала Анна. — Вронский…

Александра ехала по заснеженной Москве на свидание с любовником. Встреча должна была стать последней. Решение о разрыве Александра приняла самостоятельно — в муках и жестокой внутренней борьбе, — и теперь предстояло сообщить о нем ни о чем не подозревающему мужчине. Она ехала в троллейбусе, дышала на замороженное, в сказочных папоротниках оконное стекло и молила Бога, чтоб дал ей силы и твердости довести задуманное до конца: «Разорви эти путы и возвращайся свободной!» Проталинка от ее дыхания быстро затягивалась льдом, и Саша снова дышала и царапала ногтем изморозь — было очень важно, чтобы этот глазок в мир не исчез.

Ощущение надвигающейся катастрофы возникло внезапно, однажды утром, за чашкой кофе. Сашу вдруг поразила жутковатая мысль, что обширное пространство жизни сфокусировалось в одной точке, на одном человеке, а вовсе не на процессе творческого труда, как было задумано. Все, что не соприкасалось с этой магнетической пылающей точкой, — не трогало ни ума, ни души, ни тем более сердца. Александра не могла взять в толк, когда, по какому недосмотру это случилось, и зачем она так пошло гибнет из-за этого в общем-то ничем не выдающегося человека, скромного сына пустынь с природной восточной заторможенностью и хорошо развитыми инстинктами, главным и неоспоримым достоинством которого было умение молчать и слушать.

Потомок кочевников влюбился в Сашу Камилову на вступительном экзамене, можно сказать с первого взгляда. Этот взгляд в каком-то смысле оживил его судьбу, уже поникшую, надтреснутую, как сухая ветка джингиля, изнуренного зноем и неутоленной жаждой. Основной экзамен — творческий, где надо было за несколько часов сделать набросок сценария на заданную тему, — Мурат завалил. Из сострадания к бывшему выпускнику ВГИКа, целевику, направленному развивающейся республикой (где до сих пор платят за женщину калым) на обучение в Москву для повышения квалификации нацкадров — из сострадания, необъяснимо как бедным пустынником высеченного, дали ему шанс повторно сдать экзамен с очередной группой претендентов, честно боровшихся за свое право стать слушателями Высших курсов сценаристов и режиссеров.